Это случилось у моря
Шрифт:
Павел и Водовозов шли, отстав, и почему-то обнявшись. Никто не знал на берегу, что этой ночью волной смыло с палубы Водовозова. Когда прогремел возглас мастера лова Павла Игнатова: «Человек за бортом!» — утихли моторы, сейнер затормозил, и корабельный прожектор стал ощупывать поверхность моря.
Шлюпку спустить было нельзя, бросили спасательный круг, наугад, туда, где должен быть Водовозов.
Наконец его заметили на гребне волны, отчаянно боровшегося и устало
Луч следил за ним.
Павел, держась за поручни, лихорадочно думал о том, как помочь Водовозову. Он боялся, что волной может бросить рыбака о борт судна и оглушить его.
На палубе, после приказания, распутали трапканат, и Павел, не мешкая, бросился с ним в воду. Теперь их было двое за бортом.
Он добрался по лучу до Водовозова, протянул руку, крикнул: «Держи-и!» — и выбросил вперед конец лестнички трапа.
Их подтягивали обоих. И вот они уже на палубе, оба вымокшие и замерзшие.
Согревшись спиртом в камбузе, стали сушиться. Молчали.
Водовозов притих, благодарный, и уже не злился ни на Павла за то, что тот отбил v него Варьку, ни на Марию за то, что ушла от него к Павлу. Не до этого сейчас было. И то ведь, шутка сказать, чуть не погиб в пучине.
Он представил себе, как он, обессиленный и захлебывающийся соленой водой, идет ко дну в темные холодные глубины, и еще не дойдя до дна, превращается в льдину. Жил — и нет его! Его передернуло и зазнобило. Б-рр-р!
А где-то там на берегу светит солнце, на пристани поселок встречает рыбаков, там весело, и стучат моторы, урчат рыбонасосы, и никто не спросит о нем, никто не придет встретить… Ему сейчас стало жаль Агафью, и он не хотел, чтоб она умирала, а лучше б скорее выздоровела. Тогда и тепло теплом в очаге и дом домом. Но он знал, жена никогда уже не поднимется, и боялся, что дом останется пустым, невеселым, холодным.
Марию ему на себе не женить, а Варвара совсем помешалась на Павле. Интересно, будет ли она на берегу?
Павел Игнатов долго не мог заснуть. Он ни на минуту не забывал Марию, разве только тогда, когда спасал Водовозова. Утром на берегу она обязательно придет встречать его, радостная или задумчивая, придет встречать не рыбаков, а его, Павла. Ведь у них все уже решено. Разве он не помнит ее, всю, тихую и строгую, печальную и веселую, и их первый осторожный поцелуй, когда она вздохнула, встречи на берегу, разговоры, объятья, когда ей становилось холодно, и ту первую ночь, когда он назвал ее своею женой.
Он постучал в ее окно, притаился, прислушиваясь, подождал. Не проснулись бы дети!
Она вышла на крыльцо, позвала:
— Павел.
Стоит, чему-то улыбается,
— Иди, Павлуша. В доме никого. Дети у сестры.
«…Да, что еще она говорила?» — не вспомнить. Все было как во сне. Он только помнит, как обнял ее, поднял на руки, как она обхватила его шею горячими руками и прижалась к нему вся, целовала его и все шептала: «Что же ты со мной делаешь? Не надо бы этого…»
За окном слышно было — хлопает от ветра незапертая калитка, чуть плещется тихое ночное море, шуршат на берегу тяжелые от соли высохшие сети да смотрятся в стекла окна одинокая грустная луна и крупные зеленые звезды, будто подглядывая.
Сладкий, томный и теплый сон-забытье. Горячие смеющиеся губы Марии, пахнущие молоком и вереском, ее упругое прохладное белое тело.
Очнулись. Она долго смотрела ему в глаза, наклонившись над ним, гладя его по щеке, и глаза ее светились виновато.
Радостно вздохнул:
— Ну, вот… — и с хорошей усталой улыбкой на губах откинулся на руки. — Теперь мы… и родные. Что молчишь?
Он привлек ее к себе, зарылся головой в грудях, отпрянул счастливый:
— Ночь. Все народы спят.
— Какой ты здоровый, могучий. И руки у тебя большие, крепкие. Ласковый ты…
Вдруг поднялась на локтях, будто испугавшись чего-то, и Павел заметил слезинки на ее ресницах.
— Что же я наделала, а, Павлуша? Грех-то какой.
Павел сказал спокойно:
— Не грех это, — и смолк, задохнулся: видно, не находил слов объяснить, что же это такое, если не грех.
— Не знаю… А только хорошо мне с тобой, Маша. И днем и ночью. И много еще будет наших ночей. Люблю я тебя давно. Все думал, когда ты станешь совсем моей.
— Ну, вот, теперь я вся твоя, — печально выдохнула она и добавила: — Люблю ведь, а боялась чего-то.
— Жить будем.
— Ведь я баба, да еще с детьми… Как же ты решишься на такое?!
— Ты… Маша. А дети… Люблю я их. И тебя люблю, известно! Жить будем дружно, весело.
— Как же это дружно и весело жить?
— Вчетвером не заскучаем. Всем по песне найдется!
— Целуй меня…
…На берегу толпился народ. Встречающие махали руками и платками, слышались приветственные крики, гвалт детей.
Сейнер, подтянув за собой два баркаса на буксирном канате, подрулил к пристани. Началась у причалов разгрузка.
Рыбонасос перекинули в трюм, и вот уже по транспортеру в рыбные цеха поплыла рыба — серебряно-белые косяки большого улова.
Павел и Водовозов сходили по дощатым трапам на берег.