Это всё так ненавижу, это всё я так люблю
Шрифт:
Чоу перестал вслушиваться… Он знал этот миф наизусть, ведь, как он думал, рассказав именно эту легенду, он завоевал сердце Чжи. Он помнил её ещё совсем юной хохотушкой… Он показывал ей и Шу Ци город, в котором подруги учились… Чоу помнил каждую их прогулку, каждое слово, что говорила ему Чжи…
– И вот пастух отправился на берег Серебряной реки. Он хорошенько спрятался в зарослях тростника и стал поджидать Чжи Нюй. Когда Чжи Нюй и её сёстры, раздевшись, бросились в серебристые воды реки, Ню Лан выскочил из тростника и схватил одежду Чжи Нюй. Он сказал, что отдаст ей одежду только при условии, что она согласится стать его женой. Чжи Нюй кивнула головой в знак согласия и стала женой пастуха…
Патти слушала
– Ню Лан не в силах был выдержать разлуку с женой, посадил детей в корзины и отправился искать жену. Конечно же, Ню Лан отправился искать её к Серебряной реке. Только не нашёл он речку на прежнем месте – по велению богов она была перенесена на небо…
– Я знаю, что это! Сказать? – снова перебил Чжи маленький Шэн. – Это Млечный Путь, да?
– Да! – невольно улыбаясь, сказал отец.
Каким похожим был его мальчик на Чжи. От этого только больнее становилось Чоу.
– И вот Ню Лан поднялся на небо. Много чудесного увидел там пастух, только не было у него времени насладиться прекрасными видами. Больше всего на свете он хотел найти свою любимую жену.
Маленький Шэн давно перестал возиться и перебивать, он крепко держал маму за рукав, чтобы она не исчезла, как Чжи Нюй в мифе.
– Так что быстрее света добрался он до Серебряной реки. И – о счастье! – на берегу он увидел Чжи Нюй. Дети сразу узнали свою матушку и радостно закричали: «Мама, мама!»
Мальчик замер при этих словах, в ужасе взглянув на мать.
– …но тут отцу стала помогать маленькая дочка. Она сказала: «Неспроста ты взял с собой черпак. Ты можешь вычерпать им реку. Так ты сможешь добраться до моей мамы».
Шэн вскочил на колени и обвил шею матери руками:
– Мама, если ты уйдёшь, мы с папой тоже пойдём искать тебя! Мы вычерпаем всю реку! Мама, не бросай меня… – Мальчика душили слёзы. Патти выпрямилась в кресле, будто проглотив кол. Чоу пытался взять сына на руки, но мальчик будто прилип к Чжи… Книжка упала на пол…
– Мама, не уходи! Мамочка!
Чоу унёс сына из комнаты… Чжи бессильно откинулась на подушки. Ей было тяжело дышать.
– Мама, открой окно, мне не хватает воздуха.
Патти распахнула створки окна. В комнату ворвался стрёкот цикад. Чжи некоторое время молчала, а затем спросила:
– Что там, на улице?
Патти дрожащим голосом принялась рассказывать:
– В ресторанчике играют свадьбу, гости пляшут и поют… Прохладно… Укройся-ка получше… Чжан Цзылинь возвращается с работы, несёт тяжёлые сумки…
– Но ведь ей нельзя, она же беременна! – возразила взволнованно дочь. Когда Чжи носила Шэна, муж сдувал с неё пылинки.
– Мальчишки пробежали… Опять что-нибудь придумали… Хоть бы уж Сяо не связывался с этими шалопаями…
Внезапно Патти замолчала. Она пристально смотрела на небо и не слышала, как дочь звала её. Патти чувствовала, как сердце её перестало биться. Глаза Патти расширились, голова начала кружиться от страха… Где-то далеко за городом, с неба на землю летело что-то большое, яркое и, оказавшись на земле, покрыло её пурпурным одеялом огня…
На вершине скалы сидел человек.
Прозрачным цветком колыхалась медуза в прогретой за день воде. Море было спокойно сегодня – не ревело, не грохотало, гордо возлежало в своей чаше. Как драгоценный камень в оправе, лежало оно в обрамлении скал, с вершины одной из которых казалось серебряным. Рубиновое солнце пронизывало воды насквозь, каждым лучом цеплялось за них, не желая уходить. Лиловые облака сонно плыли
От моря веяло древностью, тысячи раз солнце рождалось в его водах и столько же угасало, окунувшись в него. Море являлось частью той воды, которую сотворил Он в самый первый день, помнило многое, чувствовало всё, что происходит в мире, чувствовало каждым весело звенящим ручейком, каждым зеркально-блестящим озерцом, огромными могущественными океанами. Все воды Земли были единым целым: если страдала одна часть, страдали все. Это началось давно – море уже не помнило, когда точно. Может, с Евы, а может, и с Каина. Их море тоже помнило плохо. Люди рождались и умирали, а море было вечным – носило корабли, влюбляло в себя художников. Море знало – люди не меняются: всегда будут те, кому ничто не важно, кроме себя, и таких – больше, чем художников и тех, кто придумывает корабли. Так думало море уже сотни лет, потому что чувствовало, как умирают реки и озёра, задушенные людьми, видело, как взмывают в небо клубы тумана, чёрного, красного и золотого. Из-за него люди болеют и умирают, а дети их рождаются двуглавыми, как древние боги. Море давно перестало понимать людей. Они ломали мир, как несмышлёные дети – свои игрушки. Бог наказывал их, направляя на верный путь, но люди продолжали окрашивать воды Земли собственной кровью, не понимая, что их кровь – одно целое, не чувствуя, что когда страдает один, – страдают все. Они продолжали ходить к алхимикам, чтобы узнать, как превращать металлы в золото, вместо того, чтобы искать правду о смысле жизни. Они поджигали чужие дома вместо того, чтобы зажечь свет в своей душе. Они отравляли всё вокруг, заражали своей алчностью и жестокостью. Море чувствовало, как дрожит земля, пытаясь справиться с людьми, образумить их. Но они ничего не понимали, веками ходили по тропинкам жизни с закрытыми глазами, срывались в пропасть, но не открывали глаз. Море как-то понимало: человек неразумен оттого, что был создан на несколько дней позже, чем свет и тьма, чем оно само. Ветер шептал детям Адама и Евы, куда идти, ручьи пели, как жить, солнце дарило свет, земля кормила, а море лечило душу. Но человек не понимал этого. Правда, такими были не все, иначе бы море давно уже восстало на людей.
Бросив прощальный взгляд на море, человек поднялся. Оно было в другой жизни, это море. В той, искренней (правда, он терпеть не мог это слово) и истинной. Мужчине надоело смотреть на море, он повернулся к нему спиной. Перед ним лежал мёртвый город. Некогда шумный, гомонящий, полный людей, теперь походил он на череп с пустыми глазницами. Пылью и пеплом покрылись развалины домов, дерево, металлы, мрамор – всё смешалось и стало одной безжизненной и бессмысленной грудой хлама. Взгляд мужчины остановился на полуразрушенной церкви, обвитой диким виноградом. Купол её давно превратился в пыль, уцелела лишь пара башенок. У крыльца валялся колокол, давно уже молчащий.
Этот безъязыкий колокол – в его, человеческой, жизни. Он прищурился, пальцы по привычке потянулись к карману – за сигаретами. Пачки не было. Сейчас он был наедине с этим городом, его зелёные глаза были спокойны, но тонкие губы сжались в нитку, он чувствовал себя беззащитным. Он – сильный, крепкий, человек, был беспомощен перед молчащим городом.
Исцеление
Улицы города пропитались осенью. Погода стояла капризная, то слякоть, то хитро улыбается солнцем. Деревья давно уже полысели – стало серо. Но дворникам от этого не стало легче, под окнами они каждое утро всё так же следят за чистотой своих участков, убирая вымершую листву. Ещё неделя, и на календаре сменится ноябрь, придёт долгожданная зима, а значит, ещё один год в мою копилку – будет тридцать. Не знаю, много ли это или мало, а меня это напрягает!