Этот бессмертный
Шрифт:
Деревней именовалось скопище примерно из тридцати убогих лачуг, таких же, как и та, куда заточили нас. Шли мы но грунтовой дороге, густо усеянной рытвинами и мусором. Все это местечко воняло потом, мочой, гнилыми фруктами и дымом.
Мы прошли метров восемьдесят и свернули налево. Тут улица заканчивалась, и дальше шла тропа — вниз по склону, выходя на большой расчищенный участок, обнесенный оградой. Толстая лысая женщина с огромными грудями и лицом, представлявшим собой что-то вроде лунного пейзажа из раковых образований, поддерживала небольшой, но тем не менее страшно зловещий огонь на дне
Подальше впереди находилась ровная и плотно утрамбованная земляная проплешина. В одном конце поля стояло огромное, оплетенное ползучими растениями тропическое дерево, приспособившееся к нашему климату, а по краям поля были установлены ряды восьмифутовых факелов, на которых уже, словно вымпелы, трепетали длинные языки пламени. На другом конце находилась самая тщательно сработанная лачуга во всей деревне: примерно пять метров в высоту и десять в поперечнике с фасада, окрашенная в ярко-красный цвет и сплошь испещренная пенсильванскими чародейскими знаками. Вся средняя часть передней стены представляла собой высокую раздвижную дверь. А перед ней стояли на страже два вооруженных курета.
Солнце сделалось крошечным кусочком апельсинной кожуры на западе. Морби провел нас торжественным строем через все поле к дереву.
Вдоль всего поля и по другую сторону факелов сидели на земле от восьмидесяти до ста зрителей.
Морби показал на красную хибару:
— Как вам нравится мой дом? — спросил он.
— Замечательный, — сказал я.
— У меня есть постоялец, но он днем спит. Вы скоро встретитесь с ним.
Мы достигли подножия высокого дерева; Морби оставил нас там в окружении караула. Выйдя в центр поляны, он обратился к куретам с речью по-гречески.
Мы договорились подождать с попыткой вырваться, пока бой не приблизится к развязке, какой бы та ни была, а возбужденные куреты полностью не сосредоточатся на финале. Женщин мы оттеснили в середину нашей группы, и я сумел пристроиться с левой стороны, рядом с меченосцем-правшой, которого собирался прикончить, когда придет время. Очень жаль, что мы находились в дальнем конце поляны: чтобы добраться до лошадей, нам придется пробиваться мимо их кулинарной ямы.
— ….а потом, сегодня ночью, — вещал между тем Морби, — восстанет Мертвец и сразит сего могучего воина, Хасана, ломая ему кости и швыряя его по всему этому месту пиршества. И, наконец, он убьет этого великого врага, и выпьет кровь у него из горла, и съест его печень, сырую и еще дымящуюся в ночном воздухе. Такие деяния совершит он этой ночью. Могучая сила у него.
— Могучая, о могучая! — закричала толпа, и кто-то принялся колотить в барабан.
— А теперь мы призываем его воскреснуть…
Толпа в экстазе подхватила:
— Воскреснуть!
— Воскресни…
— Воскресни!
— Ура!
— Ура!!
— Острые белые зубы…
— Острые белые зубы!
— Белая-пребелая кожа…
— Белая-пребелая кожа!
— Руки, что терзают…
— Руки, что терзают!
— Рот, что пьет…
— Рот, что пьет!
— Живую кровь!
— Живую кровь!!
— Великое наше племя!
— Великое
— Велик наш Мертвец!
— Велик наш Мертвец!!
— Велик наш Мертвец!!!
— ВЕЛИК НАШ МЕРТВЕЦ!!!
Это последнее заявление они проревели уж совсем безумно. Человеческие, получеловеческие и вовсе нечеловеческие глотки исторгли из себя эту короткую литанию, словно приливную волну. Наши караульные тоже вопили, выпучив глаза. Миштиго зажимал свои чувствительные уши, и лицо его выражало мучительную боль. У меня у самого звенело в голове. Дос Сантос перекрестился, и один из караульных недовольно замотал головой, глядя на него, и многозначительно поднял меч. Дон пожал плечами и снова повернулся лицом к полю.
Морби подошел к лачуге и трижды стукнул ладонью по раздвижной двери. Один из часовых отодвинул ее.
Внутри стоял громадный черный катафалк, окруженный черепами людей и животных. На нем возлежал огромный гроб, сделанный из темного дерева и изукрашенный ярким извилистым орнаментом.
По сигналу Морби караульные подняли крышку. Следующие двадцать минут Морби был занят выполнением бесконечного количества инъекций чему-то, скрытому в недрах чудовищного гроба. Все движения он проделывал исключительно медленно, торжественно и ритуально. Один из караульных отложил меч в сторону и ассистировал ему. Барабанщики поддерживали постоянный неспешный ритм. Толпа замерла в полном безмолвии, напряженно чего-то ожидая.
Затем Морби повернулся.
— А теперь Мертвец восстанет, — объявил он.
— Восстанет! — отозвалась толпа.
— Пришло время принять жертву.
— Пришло время…
— Выйди, Мертвец, — призвал он, снова поворачиваясь к катафалку.
И он вышел.
Во всю свою величину. Ибо был он здоровенный. Огромный и тучный. Да, Мертвец и впрямь был велик. Тянул фунтов, эдак, на триста пятьдесят.
Он сел в своем гробу и огляделся вокруг. Почесав грудь, подмышки, шею и пах, выкарабкавшись из большого ящика, он встал рядом с катафалком, возвышаясь над ним. Морби на его фоне казался жалким карликом.
На нем были надеты только набедренная повязка и большие сандалии из козьих шкур. Кожа его была белой, мертвенно-белой, белой, как рыбье брюхо, белой, как луна… как смерть.
— Альбинос, — определил Джордж, и его голос разнесся через всю лужайку, потому что был единственным звуком в ночи.
Морби взглянул в нашем направлении и улыбнулся. Взяв Мертвеца за короткопалую руку, он вывел его из хибары в центр поля. Мертвец отшатнулся от света факелов. Когда он приближался, я внимательно изучил выражение его лица.
— На этом лице не видно ни искры разума, — выразила мое мнение Рыжий Парик.
— Вы видите его глаза? — спросил, подслеповато прищуриваясь, Джордж. Его очки были разбиты в схватке.
— Да, они розоватые.
— А есть у него складки эпикантуса?
— Мм… Да.
— Угу. У него монголизм. Ручаюсь, он полный идиот, вот почему Морби удалось так легко сделать из него то, что он сделал. И посмотрите на его зубы! Такое впечатление, что они заточены.
Я присмотрелся. Он ухмылялся во весь рот, потому что углядел цветастую макушку Рыжего Парика, тем самым выставив на обозрение множество отличных острых зубов.