Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
— Мам, — Коля потряс меня за плечо. — Мы всех выгнали. Давай по котлетке, а? Ты же не спишь уже, я вижу.
Через пару дней к нам явился дядя Жора, судя по цветущему виду, давно не бывавший на передовой.
Говорил он долго. Дядя Жора умеет говорить долго и красиво. Пока говорил, незаметно умял все офицерские булочки, даже те, которые с повидлом. Сообщил, что Сергея за проявленный героизм повышают в звании, хотя о том, что мы сделали, «всем и каждому знать не положено». А Колю и Катю приглашают — «пока на сборы», поправился дядя, заметив
Понятно, я попыталась отговорить. Но сыну не хотелось расставаться с отцом, а Катерине — с пулеметом. И я отступила. В полутемную комнату со шторами поставили еще компьютер — попроще, для сборов. Кате остаться у нас не позволили родители, и девочка долго обнимала меня на крыльце, прежде чем поднять с травы свой велосипед и со звоном умчаться по улице.
А следующим утром курьер привез двойную порцию офицерского теста.
Пожалуй, правы те, кто говорит, что быть женой военного непросто. Я их понимаю. Но я люблю эту тишину. Тишину мира, которую не нарушает ничто, кроме шороха пальцев по столешнице, тихого гудения системы охлаждения машин и звонка, когда мальчик-курьер резко осаживает свой велосипед у моего крыльца.
Говорят, умная женщина не скучает в одиночестве. Пожалуй, те, кто так говорит, не совсем правы. Но у меня есть книги. Сейчас, когда наступил мир, увольнительные Сережи и Коли не так коротки, и мы часто ходим в театр и кино. Я гуляю в парке и иногда — ведь командование в курсе моих маленьких слабостей — заглядываю к маме и деду. В полдень, когда соседи прячутся от духоты под навесами в своих садах и на улице не видно ни одного велосипеда, я сижу на крыльце и просто смотрю. Прикрываю ладонью глаза от солнца и смотрю на мирный реал, лежащий передо мной, как старая и очень добрая книга, какую читаю детям. А еще — я подписалась на новый журнал по садоводству и газету для домохозяек, и теперь старый хитрец дядя Степа дважды в неделю завтракает у нас.
Потом я закрываю за ним дверь, кладу на блюдца котлеты и иду в комнату с компьютерами, где воюют мои мужчины. Я обнимаю их, прямо там, в бою. Потому что они все равно рядом. И пока они сидят ко мне спиной — в мире будет тихо.
ЕВГЕНИЙ ШИКОВ
Я СОЖГУ ЭТОТ МИР
В ПЛАМЕНИ МОЕЙ НЕНАВИСТИ
Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить, что сегодня на завтрак.
— Блинчики. — Он улыбнулся. Егор любил блинчики.
На крышу дома шлепнулась дохлая птица. Под его окном всегда было много дохлятины. В особенности — голубей. Старик убирал мертвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.
Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама с испачканными в тесте руками жарила ему блинчики.
— Доброе утро! — Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. — Я
— Только ненадолго. С медом будешь или со сгущенкой?
— Со сгущенкой. — Егор, щелкая каналами, нашел Губку Боба. — Или с вареньем.
— Варенья нет. — Мама посмотрела на дергающихся на экране мультяшек. — Что за чушь ты смотришь? Включи новости.
— Мам…
— Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.
— Ну, маам… ну можно я…
— Новости, Егор. Или выключай телевизор.
Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.
— Когда я вырасту, — сказал Егор негромко, — я сожгу весь этот мир.
Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.
— Вот и умница. А пока кушай блинчики.
— Их крики, — сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, — будут слышны даже на небесах.
— Это прекрасно, милый! Кушай.
— И Господь, услышав эти крики, заплачет.
Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой — и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.
— А еще, — сказал Егор, — я убью всех тварей земных.
— Не говори с набитым ртом, — сказала мама. — Вначале прожуй.
Егор прожевал.
— Я убью всех тварей земных, — повторил он. — Кроме собак.
Мама посмотрела на него.
— Милый, ты же знаешь — собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.
— Не хочу жечь собак, — пробурчал Егор. — В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?
— Потому что у твоей сестры аллергия, — мама положила чашку в раковину и включила воду. — Ни кошек, ни собак — ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.
— Тогда и папа пусть не приходит, — вырвалось у Егора.
Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.
— Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал — и хоть бы капля благодарности в ответ.
По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.
— Прекрати это, — сказала мама. — Игорь и так все утро их убирал.
— Я хочу собаку. Как Хатико.
— Я же сказала — нет. Твоя сестра…
Егор отодвинул от себя тарелку.
— Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.
— Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.
— Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.
— И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.
Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.