Этот идеальный день
Шрифт:
У Лайлак не было «периода», нескольких ежемесячных дней вагинального кровотечения, и это означало, что она беременна.
Однажды ночью Чип стоял на крыше, курил и смотрел на северо-восточный край неба, оттуда исходило скучное оранжевое зарево от медеплавильного комплекса на ЕВР 91766.
Лайлак, которая снимала высохшее белье с веревки, подошла и обвила его рукой. Поцеловала в щеку и прильнула к нему.
– Неплохо, – сказала она. – Мы накопили двенадцать долларов, у нас теперь в любой день может быть своя комната, а еще раньше у нас
– Железка, – сказал Чип.
– Нет, – сказала Лайлак, – ребенок.
– Все воняет, – сказал Чип. Все прогнило. Все бесчеловечно.
– Это все, что есть, – сказала Лайлак. – Нам лучше привыкнуть к этому.
Чип ничего не ответил. Он продолжал смотреть на оранжевое зарево в небе.
В «Иммигранте Свободы» каждую неделю печатались статьи про певцов и спортсменов из иммигрантов, иногда об ученых, которые зарабатывают сорок или пятьдесят долларов в неделю, живут в хороших квартирах, общаются с влиятельными и просвещенными местными и надеются на возможность более сбалансированных, нормальных отношений между двумя группами населения. Чип с пренебрежением читал эти статья – он чувствовал, что они специально публиковались местными владельцами газеты, чтобы убаюкать и успокоить иммигрантов, – но Лайлак принимала их всерьез, как свидетельство того, что их собственный жребий в конце-концов улучшится.
Однажды в октябре, когда они прожили на Свободе чуть больше шести месяцев, в газете появилась статья про художника Моргана Ньюгэйта, который пришел из Евр восемь лет назад и живет в четырех-комнатной квартире в Нью-Мадриде. Его картины, одну из которых, сцену Распятия, только что представили Папе Клементу, приносят ему каждая по сто долларов. Он подписывает их буквой «А», объяснялось в статье, потому что его прозвище – Аши.
– Христос и Веи! – воскликнул Чип.
– Что такое? – спросила Лайлак.
– Я учился в академии вместе с этим «Морганом Ньюгэйтом», – сказал Чип, показывая ей статью. – Мы были хорошими друзьями.
Его звали Карл. Ты помнишь тот рисунок лошади в Инд?
– Нет, – сказала она, не отрываясь от книги.
– Ну, так это он нарисовал, – сказал Чип. – Подписывался он обычно буквой «А» в кружке. Аши… Что-то похожее на имя, которое тогда упомянул Карл. Христос и Веи, так значит, он тоже убежал! «Убежал», если это можно так назвать, на Свободу, в изоляционную палату Уни. Он, хотя бы, занимается тем, чем всегда хотел, для него Свобода – это на самом деле свобода.
– Тебе стоит ему позвонить, – сказала Лайлак.
– Позвоню, – сказал Чип.
Но, может быть, он и не позвонит. Есть ли, в самом деле, какой-то смысл в том, чтобы позвонить «Моргану Ньюгэйту», который написал Распятие для Папы и уверяет своих товарищейиммиг-рантов, что условия с каждым днем улучшаются? Но, может быть, Карл этого не говорил, может, «Иммигрант» соврал.
– Ты не говори, а позвони, – сказала Лайлак. – Может быть, он поможет тебе получить работу получше.
– Да, – сказал Чип, – может быть. Она
– Что случилось? Ты разве не хочешь работу получше?
– Я позвоню завтра, по дороге на работу, – сказал он. Но он не позвонил. Он вонзал свою лопату в руду, поднимал, перекидывал, снова вонзал, снова поднимал и перекидывал. «В драку их всех, – думал он, – железок, которые пьют, железок, которые думают, что все становится лучше: свобов, манекенов; в драку Уни».
В следующее воскресенье, утром, Лайлак пошла с ним вместе в здание за два квартала от них, где в холле был телефон, и ждала, пока он листал истрепанную телефонную книгу. Имена Морган и Ньюгэйт давали иммигрантам часто, но у немногих иммигрантов были телефоны; там был только один Ньюгэйт, Морган, и как раз в Нью-Мадриде.
Чип опустил в телефон три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это было неважно, потому что телефоны на Свободе больше не передавали изображения.
Ответил женский голос, и когда Чип спросил, дома ли Морган Ньюгэйт, женщина сказала, что он дома, и больше ничего. Тишина затянулась, и Лайлак, которая ждала в нескольких метрах в стороне, возле плаката с рекламой лечебных аэрозолей, подошла ближе. «Его нет?» – спросила она шепотом.
– Алло? – произнес мужской голос.
– Это Морган Ньюгэйт?
– Да. Кто это?
– Это Чип, – сказал Чип, – Ли РМ, из Академии Генетических Наук.
Наступила тишина, а потом:
– Боже мой, – произнес голос, – Ли! Ты брал для меня блокноты и уголь!
– Да, – сказал Чип. – И сказал моему советчику, что ты болен и тебе нужна помощь. Карл рассмеялся.
– Правда, сукин сын! – сказал он. – Это потрясающе! Когда ты выбрался оттуда?
– Примерно, полгода назад, – ответил Чип.
– Ты в Нью-Мадриде?
– В Полленсе.
– Что ты делаешь?
– Работаю на шахте, – сказал Чип.
– Христос, это финиш, – сказал Карл, и через секунду добавил:
– Там сущий ад, наверное, да?
– Да, – сказал Чип, думая: «Он даже говорит их языком. Ад.
Боже мой, клянусь, он наверное и молитвы читает».
– Жаль, что эти телефоны не работают, я бы хотел на тебя посмотреть, – сказал Карл.
Неожиданно Чипу стало стыдно своей враждебности. Он рассказал Карлу о Лайлак и о ее беременности. Карл сказал, что был женат в Семье, но ушел один. Он не разрешил Чипу поздравить его с успехом.
– Вещи, которые я продаю, ужасны, – сказал он. – Нравится маленьким детям свобов. Но мне удается делать то, что я хочу, три дня в неделю. Так что я не могу жаловаться.
Послушай, Ли – нет, как тебя, Чип? Чип, послушай, нам надо встретиться. У меня есть мопед, я приеду как-нибудь вечером.
Нет, подожди, – сказал он, – ты что-нибудь делаешь в будущее воскресенье, ты и жена?
Лайлак с беспокойством посмотрела на Чипа. Он сказал:
– Не думаю, не уверен.
– У меня будут друзья, – сказал Карл. – Вы тоже приезжайте, ладно? Часам к шести.