Этот мир как сон

Ли В. Б.

Выгребную яму, наверное, не чистили весь год. Набрал уже третью бочку всяких отходов, а дна ее все не видно. Как будто для меня ее приберегли или такого же штрафника. Так и не успел закончить с грязным делом до обеда, пришлось продолжать еще пару часов. Весь вымазался и провонял, долго отмывался щелоком, постирал свою одежду. Хорошо еще, ни сержанта, ни капрала не застал по возвращению в казарму. Не стал напрасно терять времени и ждать кого-либо из них. Сам взялся за отработку тех упражнений, что проходил накануне. Вместо учебного меча использовал тяжелый металлический прут — выпросил его на время в кузне. Старался работать с полной нагрузкой, как вчера, разве что без избиения наставником в виду его отсутствия.

Сержант появился к концу

дня, навеселе. Не заметил его сразу, занятый разучиванием одного из сложных приемов — каскадного комплекса. Раз за разом повторял серию ударов, но нужной скорости и координации движений никак не мог добиться. Услышал подобревший голос своего командира: — Хм, похвальное рвение. А теперь смотри, как надо проводить эту связку.

Взял из моих рук "меч", тут же сам показал — сначала в полном темпе, а потом медленно, шаг за шагом, поясняя словами каждую операцию и переходы между ними. Понял свою ошибку именно в неточном исполнении связки между ударами. Когда сержант вернул учебный снаряд, повторил ее — сначала медленно, а затем на максимальной скорости. Получилось гораздо лучше, чем прежде, только сержант все равно заметил: — Неплохо для начала, но в серьезном бою такое не пойдет. Лишний размах, да и четкости не хватает — противник может поймать тебя. Ладно, на сегодня хватит, завтра с утра приступим.

Учеба продолжалась весь месяц. Сержант и назначенный им моим учителем капрал Раймон каждый день отрабатывали со мной новые приемы, проводили учебные бои, сам занимался с изученным материалом. Кроме того, много времени уходило на физические упражнения — бегал с тяжестями, поднимал грузы, уворачивался от летящих в меня всяких предметов. Чувствовал, что становлюсь крепче, уже легче выдерживал немалую нагрузку. Курс молодого бойца завершился полновесным боем с сержантом, разве что мечи оставались учебными. На этот поединок собрался смотреть весь десяток, сослуживцы с увлечением смотрели, как сержант гонял меня по всей площадке, а я отбивался изо всех сил. Ни разу не поразил противника, но и сам почти не допускал ошибок — только пару раз пропустил колющие удары в грудь и бедро.

Помогли мне худо-бедно выдержать бой не только вся предыдущая подготовка, но и постепенно развившаяся за этот месяц способность предвидеть атаки противника. Еще в самый первый день в схватке на копьях проявились ее первые зачатки, когда я отбивал атаки рассерженного сержанта почти бездумно, на чистой интуиции. Сам еще поражался тогда, как же мне удалось уйти хотя бы от части ударов. В последующих тренировках и учебных боях с двумя сильными противниками все лучше стал чувствовать, что они собираются предпринимать, только не успевал вовремя среагировать — отбить удар или уклониться от него. Теперь с полученными навыками и каким-то, пусть и небольшим, опытом перестал быть им мальчиком для битья. Если и проигрывал, то в более равной борьбе — это признали оба наставника. По их обескураженному виду предположил, что они не ожидали от новичка такой прыти в непростом искусстве мечного боя.

Сразу после испытательного боя мне бросил вызов один из бойцов другого десятка — они занимали в казарме соседние нары. Молодой, младше меня, он пришел в роту год назад и уже успел достать до печенок не только свой десяток, но и всю роту. Не скрывал, а даже бахвалился, что родом из знатного клана Мартини, выходцы из которого занимали высокие посты в руководстве страны и армии. Высокомерно, как с недостойными уважения плебеями, держался с сослуживцами, задирался по ничтожному поводу, если ему не уступали хоть в чем-то. И все терпели выходки Марка, так звали высокородного отпрыска, даже младшие офицеры, боясь возможных неприятностей. Единственно, только капитан вел с ним независимо, но лишний раз не одергивал. Мне тоже подсказывали не связываться с Марком, держаться от него подальше — себе будет дороже.

Сам разделял такое мнение — мне, чужаку неизвестного происхождения, не оставалось иного. Никто не заступится за меня, да и нет у меня хоть какого-то покровителя.

Безопасникам я особо не нужен, за прошедший месяц никто из них даже не поинтересовался мной. Так что открыто противостоять кому-то из сильных этого мира — на такое безрассудство не мог пойти, ради выживания терпел любые унижения. Старался не встречаться с Мартини лицом к лицу, если уж приходилось, то, как и другие, уступал дорогу, молча кланялся на его ругань и оскорбления. Но неизвестно по какой причине именно ко мне он отнесся особенно пристрастно, чем-то я вызвал у него сильную неприязнь. Как будто специально поджидал меня — каждый день не раз сталкивался с ним, а он упивался своей безнаказанностью, придумывал все новые обиды, разве что не заставлял целовать его ботильоны.

— Принесла же нелегкая этого Марка на мою голову, — подумал с досадой и, обреченно вздохнув, вышел к центру площадки.

Учебный бой вымотал меня, но отказываться или просить время для отдыха не стал — ничего, кроме лишнего унижения на глазах у всех, не дождусь. Старался экономить последние силы, ушел в глухую защиту. А противник разошелся, выдавал сериями атакующие приемы — колющие и рубящие, много финтил. Вынужденно признал — техника у юноши преотменная, разве что не хватало еще силы и скорости. С трудом, применяя свои навыки и новоприобретенную способность, все же успевал уйти от ударов. По-видимому, такая неуступчивость разозлила мажора, он перестал заботиться о защите, взялся за рукоять меча двумя руками и принялся рубить, пытаясь хоть как-то задеть и вывести меня из боя.

То ли от усталости или опыта не хватило, но при очередном блоке замахивающего удара не удержал меч и он, соскользнув по лезвию противника, угодил тому в незащищенную шею. С ужасом смотрел, как Марк, бросив свой меч, схватился обеими руками за пораженное место, а потом, захрипев, упал на землю. Все вокруг остолбенели, с недоумением и страхом глядели на корчащегося от боли юношу. Первым пришел в себя Адан, подбежал к бедолаге и принялся за массаж. Только через пару минут тот как-то унялся, но так и лежал на земле. По команде сержанта кто-то из нашей десятки принес накидку, вдвоем переложили на него потерпевшего и понесли в казарму. Я же все стоял, держа в руках злосчастный меч, с тоской думал — что же меня ждет.

Задним умом понимал, что надо было сдать бой, в самом его начале, когда Марк еще не завелся. Пропустил бы пару ударов, отделался синяками, но не довел до нынешней ситуации, ничего хорошего мне не предвещавшей. Мрачный взгляд сержанта, брошенный на меня, подсказывал, что он разделял такое мнение. А теперь навел неприятности не только на себя, но и на свое начальство. Вскоре прибежал лейтенант, командир нашей полуроты, следом за ним капитан. Сержант доложил им о происшедшем, после капитан, даже не выслушав меня, бросил: — В карцер. До решения командования.

Не пытался оправдаться, отчетливо представлял — командир сейчас в первую очередь думает о себе, снимая возможное обвинение в попустительстве проступку подчиненного. Покорно отдал меч сержанту, потом под конвоем дежурного наряда отправился в ротную узницу. Она размещалась неподалеку — в подвале штабного здания с обратной его стороны. Старший наряда открыл массивный замок, распахнул обитую железным листом дверь и коротко сказал, кивком показывая в сторону темного подвала: — Проходи.

Мучительно долго проходило время в сыром и темном подвале. В выматывающем нервы ожидании шли день за днем, уже потерял им счет, а судьба моя все не решалась. Дежурные раз в сутки приносили поесть, заменяли бадью для справления нужд, но со мной не разговаривали. Вся мрачная атмосфера карцера, неопределенность будущего давили на мою психику, я уже стал заговариваться. Только немалым напряжением воли и сеансами аутотренинга удерживал свой рассудок в относительном порядке. Не знаю, то ли через неделю, а, может быть, и две, меня наконец-то повели из подвала в штаб. Готов был к любому повороту судьбы, лишь бы скорее закончилось сводящее с ума ожидание самого худшего.