Этюд с натуры
Шрифт:
Разыгрывал Синягин, надо сказать, Гришина часто. По пути из автомотоклуба в институт он не раз пускался на хитрости… От остановки трамвая до факультета идти нам изрядно, и Николай предлагал Гришину:
— Толь, ты несешь наши сумки со скарбом до факультета, а дальше — мы твой баул. Идет?
Медлительный Анатолий соглашался, он никогда не спорил, не горячился. Казалось, его нельзя вывести из равновесия. Как-то после стипендии однокурсники заспорили с ним: сколько съест пирожных за один присест? Не моргнув глазом, Гришин сказал: «Двадцать». Поднялся, конечно, гвалт. Многие горячо доказывали, что такое количество слону лишь переварить. Я тоже
— Спорь, Андрей, спорь. Съем, а деньги, что на кону, нам пригодятся.
На Невском мы ввалились в кафе, купили Гришину два десятка пирожных, бутылку лимонада. Анатолий молча умял пирожные, поднялся из-за столика и, к общему изумлению, на свои кровные купил еще два эклера и бутылку лимонада, запил сладкое и зашагал на выход.
Один раз я видел его в испуге, на том же Невском. Случилось все в пору белых ночей. Мы шли по пустому проспекту, а навстречу приближалась женщина с огромным бульдогом. Женщина крепко удерживала псину на коротком поводке, а бульдог порывался к столбам и подъездам и зло посматривал по сторонам. Мы на всякий случай уступили дорогу.
— Такой хватит — мало не будет, — уважительно сказал Гришин.
И только бульдог миновал нас, Синягин неожиданно цапнул Гришина сзади за штаны, гавкнул. Анатолий поднялся на цыпочки, прикрыл ручищами мягкое место и, подавшись вперед, пробасил: «Мама!..» Не только мы, но и женщина, которая прогуливала бульдога, сообразив, в чем дело, хохотали до слез.
Так вот, медлительный Гришин тащил наши спортивные сумки до факультета. Подходили к подъезду. Синягин самым серьезным образом, что и я принимал за чистую монету, затевал разговор:
— Толь, что собираешься делать вечером?
— А что? — интересовался Гришин.
— В общежитии сабантуйчик намечается.
— А… — Гришин не любил студенческие пирушки, а потому пространно, чтоб никого не обидеть, объяснял причину отказа: — Английский зубрить буду, у меня по контрольной «неуд».
Это была правда, с английским Толя жил не в ладах, а с произношением и вовсе худо, хохот стоял, когда Гришин пытался галантно объясниться с нашей англичанкой. Сенк ю вери мач…
Гришин излагал причину отказа, тащил и тащил наши спортивные сумки не только до факультета, а и на третий этаж, до самой кафедры. Спохватывался, но было уже поздно, и Синягин довольно хохотал, что надул товарища.
Правда, однажды Гришин отплатил ему с лихвой. Поднялись мы точно так же на третий этаж, Синягин посмеивается довольно: обманул простака на четыре кулака. На наших глазах Гришин развернулся и спокойно опустил две сумки со всем имуществом в лестничный пролет.
— Ты сдурел?! — только и выкрикнул Синягин.
Внизу раздался грохот.
— Там же куртка, брюки и бутылка с кефиром, майонез еще… Мать просила купить…
Шутником Николай Синягин был, шутником и остался.
— Так ты понял меня? — настаивал он на своем сейчас. — Ехать тебе — полчаса! Или ты не один? Ждем с дамой!
— Нет у меня никого…
— Приглашение, значит, требуется? Говорю: забурел! Вспомни наши вечеринки, с пол-оборота
На другом конце у Николая попросили трубку, и мягкий женский голос без жеманства и кокетства продолжил прерванный разговор:
— Приезжайте, право слово. Мы день рождения подруги отмечаем, готовим манты по-узбекски. — Голос незнакомки дрогнул, вроде потеплел. В нем прозвучала нота каприза и ласковости — того едва уловимого тона обворожительности, который и делает нас, мужчин, податливыми как воск. Нам кажется, что мы пленили красавицу, пыжимся, ходим грудь колесом: мол, видели, как липнет? На самом деле, токуя по-глухариному, попали в ловко расставленные сети, запутались в них. — Приезжайте, а?..
Меня подкупил голос, я не смог воспротивиться. «Любопытно взглянуть на нее, — думал, одеваясь. — Не дурнушка, видимо, цену себе знает… — Повязал перед зеркалом модный американский галстук, осмотрел себя и остался доволен. — Не глупа, не из числа тех, которые тараторят банальности и из кожи лезут, чтобы создать впечатление… В конце концов ничего не теряю, встречусь с однокашником, поговорим „за жизнь“».
На мой звонок дверь квартиры распахнул Николай — щеголеватый, стриженный по моде. В институте он ничего не мог поделать с непокорными волосами, они торчали у него как наэлектризованные, потому и остригал коротко. Мы еще подтрунивали: Синягин и космонавт Гречко — близнецы, у обоих прически ежиком.
— Здорово, чертушка! — В радости Николай обхватил меня ручищами, стиснул.
— Позволь плащ снять, а уж после обнимай! Силищи-то, силищи!.. — услышал я за спиной голос, который слышал по телефону.
Освободившись от объятий, оглянулся. Передо мной стояла девушка лет двадцати пяти и улыбалась. Миловидное лицо, внимательные глаза — их затеняли очки в роговой оправе. Но дымка стекол не скрывала выразительности глаз — такие умеют и понять и высказать все.
— Аня, — сказала она ровно и, ступив на шаг, подала руку для знакомства. Белый шерстяной свитер с воротом-хомутом мягко переломился на ней, подчеркивая высокую грудь. — Я здесь на правах хозяйки. — Узкая ладошка Ани, тонкие пальцы с перламутровыми ноготками были горячие-горячие, а пожатие сильное. — Пойдемте, познакомлю вас с гостями.
— На правах хозяйки примите сумку. Прихватил тут…
— Шампанское? Очень кстати! — сказала одобрительно, заглянув мельком в полиэтиленовую сумку.
Аня провела меня в комнату, представила мешковатому капитан-лейтенанту, его спутнице — полненькой брюнетке с ямочками на щеках. И высокой красивой блондинке с надменно-холодным взглядом. Мне показалось, что красота ее холодная, даже ледяная, как у Снежной Королевы. Вот есть она, а веет морозцем, даже плечи невольно хочется свести: «Бр-р-р…» Аня, как бы уловив мои мысли, тут же увлекла меня на кухню.
— Вы любите помогать на кухне?
— Как все мужчины, — ответил я.
— Значит, не горазды. Тем не менее вынуждена привлечь. Откройте паштет, икорку, крабы. Хлеб нарежьте.
У стола хлопотала девушка в блузке и джинсах. Ее черные как вороново крыло волосы были гладко причесаны на пробор и собраны на затылке в тугой тяжелый узел.
— Тося, — представилась она, подняв глаза с темными бровями вразлет. — Руку подать не могу.
Тося раскатывала скалкой на столе большую тонкую лепешку. Управившись, разрезала ее на квадраты.