Этюд с натуры
Шрифт:
С проспекта свернули во двор кирпичного дома, под окнами которого росли старые березы, остановились у одного из подъездов. Аня выключила мотор, и зависла тишина.
— Приехали…
— Да, — ответил я и не знал, о чем говорить дальше, оттягивал момент. Аня взглянула на меня и улыбнулась.
— Не робей, Андрюша, я не кусаюсь и не царапаюсь. Посмотришь, как живу, такси вызовем и поедешь.
Ее полное доверие, просьба в голосе опять сломали барьер неловкости, настороженности. Как в первый раз, когда мы разговаривали по телефону, обдало меня теплой волной, отозвалась душа ответной нежностью и волнением. Ночь, ветви желтой акации у самого стекла машины, Аня, сидящая рядом,
Лифт был отключен, мы поднялись по лестнице на четвертый этаж. Аня открыла дверь квартиры, пропустила меня вперед. В темноте я обнял ее, она прижалась головой к моей груди.
— Будь как дома, — сказала, отстраняясь и щелкнув выключателем. — Раздевайся и проходи.
Однокомнатная квартира, тесно заставленная мебелью, блестела чистотой. Не то что мое бунгало с разбросанными по спинкам стульев сорочками, штанами, со спортинвентарем в углу — гантели, эспандер, большой валун, его я притащил и использую вместо гирь. У Ани царил порядок. Дисгармонию вносил ковер во всю стену над кроватью — не столько для красоты, как я догадался, сколько для защиты от шума за стеной. Подумал так потому, что сам страдаю от криков и брани соседей, нередко ухожу на кухню. Уважаемые строители в спешке да погоней за удешевление зданий о шумоизоляции не думают: поставили бетонные перекрытия, заделали кое-как швы, настелили на бетон паркет или линолеум — готово. Подо мной живет полковничиха, вдова. Вдруг среди ночи позвонила: скрип моей софы ей уснуть мешает.
В углу на журнальном столике — пишущая машинка, стопка отпечатанных страниц, начатая пачка сигарет «Мальборо».
— Сама строчу на машинке, — сказала Аня, появившись с подносом. — Учусь, как ты уже слышал от Тоси, в аспирантуре. Оставлена сразу после университета. Я филолог, Андрюша, изучаю советскую литературу… Квартира, машина — на деньги мамы. Своим трудом ничего пока не успела заработать… — Она говорила и расставляла на столе чашки, сахарницу, сливочник, корзинку с печеньем. — Тема моей диссертации — «Военная проза Константина Воробьева».
— Автора романов «Убиты под Москвой», «…И всему роду твоему»?
— Верно! Ты читал? Кажется, удачно выбрала тему. Обнаружила в архивах неопубликованную повесть «Это мы, господи!..» и письма Шолохова.
— Удача…
— В том-то и дело! Повесть сорок годочков пролежала в архиве «Нового мира», ее считали утраченной. Теперь опубликована журналом «Наш современник» и вышла отдельной книгой. А письма Шолохова… Мой профессиональный секрет. Тебе скажу, ты из другого мира, не перехватишь. Воробьев обращался к Шолохову за помощью сразу после войны, в трудную пору жизни, когда журналы и издательства отказывались печатать его. Шолохов, представь, откликнулся. Послушай, как он ответил… — Она загорелась, коснувшись близкого ей дела, сразу позабыла обо всем остальном. Отыскала нужную страницу: — Вот… «Рукопись можно напечатать… Нечего греха таить, есть у Вас и натурализм, и другие „смертные“ грехи… Но у кого из начинающих на первых порах было это самое проклятое умение и у кого из них не было „смертных грехов“…»
На кухне зашипело, поплыл аромат кофе.
— Ой, убежал!..
Аня бросила страницу и поспешила на кухню. Появилась с медным кофейником на длинной деревянной ручке.
— На две чашки и осталось. Пожелаешь — заварю снова.
Мы пили густой ароматный кофе, болтали о разном.
— Можно еще кофе? — попросил я, не представляя себе, чем завершится наш разговор. — Допью — и домой…
И осталось для сближения — дотянуться до Ани, обнять ее за плечи… С тайной уверенностью полагал, что она не отстранится, ответит на мое чувство взаимностью. Но я не решался, что-то удерживало. Боялся показаться грубым, нарушить то тайно сокрытое, что обжигало, накатывалось сладким туманом, но могло растаять от малейшей неосторожности. И в этом волнении я выглядел, как мне думалось, бестолковым: и уйти уже неудобно, и сидеть дольше некуда.
— У тебя семеро по лавкам? — спросила Аня с улыбкой, глядя сердечно.
— Да нет…
— Тогда побудь со мной. Такси сейчас на любой стоянке паркуются.
Время текло незаметно, на окнах уже проступала рассветная синь. Я не уходил, может, еще потому, что Ане, как мне показалось, интересно со мной, ей тоже не хотелось, чтобы я покинул ее дом и квартира опустела, опостылела, когда хочется бежать куда глаза глядят, лишь бы не сидеть в одиночестве. Аня рассказывала небылицы, посмеивалась, но скрытое волнение прорывалось и выдавало ее напряжение.
— Пора мне, — сказал я наконец решительно, намереваясь попрощаться по-рыцарски. — Ты устала за день…
— Куда поедешь в такую рань? Оставайся у меня…
Вышла из комнаты и появилась вскоре в домашнем халатике, волосы распущены по плечам. Молчала она, молчал и я. Аня достала из нижнего ящика шкафа простыни и принялась перестилать постель.
— Можешь принять ванну… — сказала по-домашнему буднично, словно я жил здесь всегда.
Послушался и долго плескался под душем, оттягивая время, старался успокоиться. Когда вышел, Аня уже убрала со стола посуду.
— Ложись. Я лишь чашки ополосну.
Она ушла, а я опустился в кресло и сидел в растерянности и волнении. Несколько обескураживал поступок Ани, она не противилась моему присутствию. И тем самым обезоруживала, выбивала почву из-под ног, перехватывала инициативу. «С другой стороны, — думал я, — она самостоятельная женщина, без предрассудков. Почему должна лукавить, играть? Уж не испугался ли я?»
Появилась Аня, несколько удивилась, застав меня на прежнем месте.
— Ты не ложишься, Андрюша?
И от этого «Андрюша» сердце у меня оборвалось и покатилось. Аня расправила большое теплое одеяло, откинула угол и как бы замерла.
— Знаешь… — сказала вдруг несколько раздраженно, — я не привыкла к этим… сентиментальностям. Либо оставайся, либо…
Она сбросила халатик и стояла ко мне спиной обнаженная…
Мы, мужчины, иногда жаждем быстрой победы, но эта принесла растерянность. Лежал в постели с красивой женщиной и не мог понять происшедшего: то ли уступила мне она со скуки, то ли пожалела. Так представлялось, во всяком случае. А как думать иначе, если Аня после нашей близости тут же уснула, положив ладошку под щеку. В утренних сумерках она казалась еще прекраснее — густые волосы струились по подушке, затеняя обнаженное плечо. Сколько приходилось слышать осуждающих нареканий в наш, мужчин, огород: мол, добился своего, повернулся к стене и захрапел. Ни поцеловать, ни ласковым словом обмолвиться. Но спала безмятежно и глубоко женщина, а от меня сон уходил. Не я, а она, Аня, заманив к себе, ловко разыграла, продумав все и оценив, предвидя исход, а добившись, успокоилась, выкинула меня из сердца.