Ева и головы
Шрифт:
— Как живое, — зачарованно сказал Эдгар.
Ева бы так не сказала. Она бы, наверное, могла смастерить получше. Уж вороны и голуби, во всяком случае, не использовали бы голову этого хрустящего, душистого добряка в качестве перевалочного пункта.
Потом Ева вспомнила реакцию великана и решила, что от существа, которое могла бы она изобразить, кое у кого остановилось бы сердце.
Она подъехала к пугалу на плечах Эдгара, а через мгновение обнаружила, что сидит уже на костлявой перекладине, к которой у пугала крепились
— Заберём его с собой, — сказал Эдгар. Он обхватил торс соломенного человека и, резко выдохнув, выдернул его из земли. Ева удержалась наверху только потому, что обхватила деревянную голову, вызвав среди живущих внутри многоножек настоящую панику. — Он как Христос. И, да, если ты хочешь это сказать, я боюсь Христа до смерти. Мы его возьмём. Поедет с нами.
Скоро колёса уже вовсю счищали кожуру тайны с убегающей вперёд дороги.
Ева и великан уселись по обе стороны от чучела и стали наблюдать, как неуклюже болтается на плечах деревянная голова, стукаясь о стенку, когда под колёса повозки попадала кочка. Из глубин соломенного живота доносилось урчание — там, должно быть, поселилась мышь.
— Он похож на бедного рыцаря из южных земель, — сказал, наконец, Эдгар.
— Я никогда таких не видела, — отозвалась Ева.
— Видела. Помнишь человека, которому я резал ногу? Жил в таком странном доме, похожем на целый летающий город.
— А как же!
Ева пыталась разыскать сходство между помнившимся ей баском по имени Ян, весёлым и, казалось, готовым ко всему, лишь бы жизнь вокруг не перестала вертеться, и новым их спутником. Если бы соломенный человек обрёл все свойства человека настоящего, он бы тоже был добродушным. И, может, немного глуповатым.
— Назовём его господином Сено-де-Солома. На такой манер кличут баскских лордов.
— А разве он лорд? Ты же говоришь, он бедный.
Ева подумала, что отличить лорда от простого человека на самом деле не так легко. Хотя в его светлости — в нём, например, аристократ узнаётся сразу. У простых людей не может быть вот так брезгливо опущенных уголков рта.
— Повелитель полей и победитель ворон, — сказал Эдгар. — Бравый воин. Конечно, по-своему он лорд. Только, может, сейчас производит впечатление немного напившегося лорда… ох… держи её!
Голова в деревянном шлеме не выдержала неровностей дороги, с которыми приходилось сражаться, и особенно большая кочка, словно молодецкий удар топором, отделила эту голову от шеи. Она покатилась к переднему борту, где были намотаны на перекладину вожжи, потом обратно, где её и поймала, бросившись грудью, Ева.
В ведре оказались: пахучие тряпки, в которых мыши одну или две зимы назад устраивали себе гнездо, ныне покинутое, комки засохшей соломы, а так же прибежище для насекомых самых разных форм и размеров. Бадья не выдержала удара и треснула с одной стороны.
— Погиб наш лорд, — печально сказала девочка. — Наверное, он очень любил то поле
Эдгар, до этого недоумённо смотревший то на чучело, то на кадку в руках девочки, словно изумляясь про себя — как соломенный человек мог такое учудить? — внезапно оживился. Кликнул барона и тот появился из своей комнаты, лохматый и, кажется, не выспавшийся. Конечно, появился не сам, а на широких ладонях костоправа.
— Что ты будешь делать? — озадаченно спросила Ева.
— Познакомлю его с нашим господином Сено-де-Солома. У одного гнилая голова, другой давно лишился тела — вдруг они друг другу понравятся?
Глядя на надменные скулы барона, стоило бы сказать, что ему бы больше подошёл для знакомства одетый в кольчугу манекен, пропахший потом и, может быть, ладаном. Но Эдгар не знал колебаний: он расписывал для барона все прелести обладания телом, пусть даже не настоящим, стараясь отворачивать голову от пугала. Нос его светлости, жёлтый, как будто поражённый какой-то кожной болезнью, оскорблено маячил на фоне клубов дорожной пыли; он — Еве хотелось утешить барона — очень подходил по цвету к животу пугала.
В том месте, где к телу крепилась прежняя голова, к шесту, исполняющему роль позвоночного столба, было примотано ржавое, рассыпающееся от старости лезвие, которое Эдгар избавил от пут и выкинул. На его место пристроил драгоценный свой скальпель; лезвие его блестело от масла и напоминало остриё скалы, которую они видели несколько дней назад. Настолько острое, что намертво, занозой вошло в память Евы.
Девочка потянулась к уху сидящего на корточках великана и спросила:
— Думаешь, его светлость сможет двигать соломенными руками?
Локти его подрагивали, на висках выступил пот.
— Если я собираюсь сращивать живое, я должен научиться сначала обеспечивать взаимодействие неживого с живым. А если живое на самом деле не такое уж живое — это, возможно, не нарушит замыслы Божии. Будет больно, ваша светлость.
Голову он возложил на плечи соломенного пугала, точно срастив лезвие стилета с позвоночником барона. Ева выдохнула. Ей показалось, что в широко раскрытых глазах мелькнуло какое-то новое выражение, как будто лёд, которым покрылось окошко твоего дома, по весне дал трещину.
— Попробуйте почувствовать конечности, — сказал Эдгар.
— Мне кажется, ему чего-то не хватает, — сказала Ева. — Ты говоришь, что те связки канатов нужны, чтобы двигать руками, ногами, даже пальцами, и вообще, всем, что движется. Но у пугала нет никаких мышц!
— Это не так, маленькая сойка.
Пальцы Эдгара ловко закатали один из длинных рукавов, и Ева увидела, что руки пугала значительно изменились. Из веток Эдгар собрал подобие костей, скрепил гибкой корой суставы. А вдоль них, изредка перевивая «кости», протянул верёвку.