Ева
Шрифт:
— Стой там, где стоишь, — произнесла женщина уже более решительно и твёрдо. — Не то я убью твоего сына. Я хочу уйти, и я уйду отсюда.
— Уходи, — ответил Вейдер бесстрастно, наблюдая, как женщина отступает прочь от Люка. Только бы демоны в её душе не взяли верх! Только бы неутоленная жажда мести не нашептала ей, как бывает сладка чужая смерть…
— Позволь дать тебе совет, — продолжила меж тем женщина, отступая. — Надень свои доспехи вновь, и всё станет на свои места. Я знаю, это странно, но всё же я вижу… вижу, что и тебе придется выбирать. Как и
— Как твоё имя? — спросил почему-то Дарт Вейдер, глядя, как женщина медленно взбирается по крутой дорожке наверх, пятясь прочь от поля боя.
Женщина на миг задумалась.
Может, он сам не понял, но своим вопросом он заставил первой выбирать именно её, и она не смогла назвать ему своего настоящего имени — Ирис.
Та Ирис умерла, исчезла. Сила пожрала её без остатка и властно велела позабыть о том, что когда-то существовала такая женщина.
Вместо этого перед взором Ситх Леди, простирающимся далеко вперед в пространстве и времени, вновь рисовался свободный звездный путь, и бой, расцвечивающий Космос яркими вспышками горящего кислорода, и взгляд ситха, который до боли стискивал её руку, глядя на разворачивающуюся перед ними баталию.
— София Калас, — ответила она безразлично.
— Дарт София, — поправил Дарт Вейдер. В том, что это странное существо, только что попробовавшее Силу, оправдает этот титул, он ничуть не сомневался.
…Пряный вкус на губах, его не оттереть ладонью вместе с крошками породы и каменной пыли. Вкус поцелуев, приводящих в исступление, рождающих в душе что-то первобытное, дикое, горячее. Это маленькое горячее тело извивалось бы в его руках, под ним, и он усмирял бы эту яростную упрямую волчицу, сражаясь с ней и побеждая…
Он не знал, почему дал уйти этой женщине и даже не попытался сомкнуть невидимые пальцы Силы на её горле…
* * *
Боль алыми и черными сияющими пятнами исполосовала мозг, и Вайенс, вдыхая кислород из опущенной на его лицо маски, пробовал издать хоть звук, хотя бы застонать, чтобы хоть немного облегчить состояние, но не мог и вновь проваливался в ядовитую темноту, расплавляющую его тело в кислоте, омывающей каждую клетку, выжигающей каждый нерв.
Он помнил, как упал.
Схватившись за Вейдера, он хотел утащить ситха с собою. Ярость затопила блистающими осколками его разум, раскромсав на мелкие кусочки мысли, все сколько-нибудь похожие на разумный план действий решения, и осталось только одно — чувство ненависти к более удачливому сопернику.
Сила на миг вернулась, подхлестнутая этой яростью, и Вейдер не смог, ни за что не смог освободиться от его, Вайенса, хватки, от удушающего его плаща, если бы не Ирис.
Проклятая сука!
Падая вниз, Вайенс орал проклятья только ей, когда она, вырвав у него из рук то последнее, за что он цеплялся, со всей дури долбанула его Силой, словно молотом. Страшный удар, переломивший ему позвоночник, расплющил его по стене шахты, впечатал в рыхлую породу, откуда тело Вайенса уже съехало вниз.
Именно это и спасло ему жизнь.
Когда
— Он пришёл в себя! Наркоз!
Сладкая струя вливалась в его вены, отнимая силы, убаюкивая, но боль не отступала. Она наваливалась на грудь, заглядывала в глаза и мучительно сжимала руку, мяла пальцы, судорогой сводила запястье и предплечье, словно рука продолжает сдерживать тяжёлые удары озверевшего Дарта Вейдера, словно Сила упорно выламывает её из сустава.
Словно рука ещё на месте, ещё жива и действует.
Он начал стонать, пытаясь уползти от рвущих тело игл и ножей, но не смог. Ноги не слушались, и половина тела мёртвым грузом висела на единственной послушной руке, тянущей разбитое тело вверх, прочь из алого бездонного колодца боли.
— Держите его!
Боль нарастает. Теперь она стекла вниз, на спину, и Вайенс уже ревёт, кричит в голос, и его правая рука крушит, а левая судорожно нащупывает на дребезжащем столике какой-нибудь острый предмет, чтобы вогнать его, вбить в мозг мучителям, но её ловят, и широкий ремень туго обхватывает запястье.
— Наркоз!
— Какое сильное сердце…
Да, его сердце сильное. Оно бьётся даже тогда, когда в позвоночник вгоняют раскалённые штыри, когда мышцы стягивают железными струнами, режущими мясо как лезвие отточенной бритвы.
Оно работает, даже когда визжащая пила, бешено вращаясь, вгрызается в череп, и Вайенс не слышит собственного крика из-за её жуткого воя у себя над ухом.
— Просыпайся, мальчик мой, просыпайся. Все кончилось. Знал бы ты, скольких усилий мне стоило попасть на твой проклятый Риггель и вывезти тебя оттуда! Ты устроил там настоящую крепость, поздравляю.
Чёрная, самая едкая и страшная боль отступала, таяла, и Вайенс, словно попавший в шторм корабль, из бурного моря вынырнувший на спокойную воду, вдруг ощутил, что бороться больше не с чем.
Он с трудом разлепил веки и облизнул пересохшие разбитые губы. Острозубая боль, уписывающая за обе щеки его тело, теперь отступала, отходила, стекала прочь, как талая вода, и теперь остро жгло лишь обрубок руки, разрезанный череп и позвоночник. Она раскалённой струной впивалась в голову, и Вайенсу было страшно повернуться.
Очень осторожно он попытался сесть, цепляясь пальцами за край стола, и это ему удалось.
— Подумаешь, какая малость — рука! — произнес Палпатин (голос принадлежал именно ему). — Я дал тебе новую. Теперь ты даже можешь посостязаться с Дартом Вейдером в силе, побороться с ним на руках, если захочешь, хе-хе! И ноги теперь тебя будут слушаться. Не бойся — сделано на совесть.