Ева
Шрифт:
Вайенс поднял к лицу руки и с ужасом увидел, что его правая рука теперь походит просто на металлический скелет. Обрубок руки, плечо — всё потонуло в металле, в непонятных и чуждых ему приспособлениях, устройствах, обеспечивающих механической конечности подвижность. Заведя руку за спину, Вайенс нащупал металлический гибкий позвоночник, составленный из отдельных сегментов, подвижно сочлененных между собой. Этот хищный червь, повторяя каждый изгиб тела Вайенса, спускался от самого основания черепа до поясницы и впивался в нервные узлы острыми усиками.
Но
— Ты же не хотел бы остаться немощным паралитиком, не так ли? — сухо произнес Палпатин, наблюдая за ужасом, с которым Вайенс рассматривал себя в поднесённое ему зеркало. — Эти двое здорово отделали тебя. Вейдер работу делает на совесть… Кстати, зачем ты полез с ним в драку?
— Я должен был убить женщину, — облизнув сухие губы, произнёс Вайенс, проводя металлической рукой по сковывающей его лицо пластине.
— Так! — произнес Палпатин, сверля взглядом ученика. — Но ты не смог?
Вайенс зло ударил металлическим кулаком по столу, на котором сидел.
— Не смог, — повторил он с горечью. — Надеюсь, Вейдер прикончил эту суку.
— Нет, — ответил Палпатин, внимательно наблюдая за учеником.
От неожиданного ответа у Вайенса, казалось, остановилось сердце — то самое, что заставляло его жить все эти долгие часы, наполненные болью.
— Нет?! — почти прокричал он.
— Нет.
— Но я этого так не оставлю! Мерзкая шлюха, я убью её!
— Не думаю, что у тебя получится, — невозмутимо продолжал Палпатин, притворяясь, что очень заинтересован разглядыванием шитья на собственной мантии. — Прошло уже много времени, очень много, а она продолжает быть в Силе. У неё получилось. То, что не вышло у тебя, у неё получилось.
— Что?!
— Её Сила уменьшилась, но не пропала совсем. Ей больше не нужны вливания.
Вайенсу показалось, что слова Палпатина ранят его сильнее, чем перенесённые мучительные операции, и глаза его моментально наполнились слезами.
Досада, зависть, злоба, накопленные страдания, воспоминания о мучительных унизительных процедурах выплескивались теперь из него, и он сам не понимал, дышит ли он так, хватая кусками воздух, или рыдает.
Палпатин молча наблюдал истерику с самым отсутствующим видом. В его ледяных глазах не отражалось ничего, и тонкие губы были плотно сомкнуты, так крепко, что казалось, будто никакая сила на свете не сможет заставить их разомкнуться и произнести хоть звук.
Эта истерика, такая бурная, такая горькая, как и весь внешний вид его ученика, наполовину исчезнувшего под слоем железа, жестоко потрёпанного, переломанного в схватке с Дартом Вейдером и Дарт Софией, казалась ему достаточным наказанием за ложь и укрывательство разработок Ирис.
Но было и ещё кое-что.
Несмотря на травмы, несмотря на то, что он был искалечен и изуродован бесповоротно,
В его потонувших в слезах глазах было многое — ненависть, ярость, отчаяние, исступление, но страха не было.
Едва вылечившись, едва снова встав на ноги, Вайенс вновь готов был идти и атаковать Дарта Вейдера — как, кстати, и Дарт Софию, — и, наверное, и смерть показалась бы ему несущественным препятствием.
В самом Палпатине этого не было.
Страх, пережитый однажды, навсегда поселился в его душе, и Император ничем не мог его выжечь, вытравить. Оставалось одно — натравливать Дарта Акса на Вейдера постоянно, раз за разом, пока, наконец, один из них не успокоится навеки.
— Успокойся, — холодно велел Император, вдоволь насладившись причиненной ученику болью. — Ты посмел обмануть меня и дорого заплатил за это. Теперь ты будешь слушать только меня, ясно?! Я стану учить тебя, и в следующем своем поединке ты не уступишь Великому Ситху!
36. Доспехи ситха. Раскол (+18)
Губы Леи вспухли от плача, и еще оттого, что она яростно кусала их, склонив голову, чтобы не расплакаться в голос прямо на Совете.
Нудный бубнёж людей, называющих себя генералами, слипался в непрекращающийся монотонный фоновый шум, и Лея лишь кивала головой, делая вид, что слушает.
… В тот страшный день Дарт Вейдер появился к вечеру.
Его шаттл заходил на посадку в штатном режиме, но в космопорте поднялся невероятный бедлам. Бежали люди, катились медицинские дроиды, и Лея, ожидающая с тревогой брата и отца, поняла, что что-то плохое произошло.
Случилось.
Не пронесло.
Но с кем?
Люк или отец?
Отец или Люк?
Чувство боли и слабости накатывало волнами, но Лея не понимала, кто из них двоих делится с ней своим ранением, отчаянно цепляясь за жизнь.
Она даже не сообразила, как оказалась на взлетных площадках, в толчее и суете. Кто-то кричал ей: "Принцесса Органа! Сенатор Органа!", но она не отвечала на зов. Беспомощно оглядывалась по сторонам, не зная, куда бежать, что делать. Мир вокруг, казалось, превратился в хаос, мелькали лица людей, несущихся куда-то, требующих друг у друга чего-то громкими голосами, почти криком, и она ощущала себя невидимой, несуществующей, крохотной, как песчинка под ногами толпы.
Что?!
Кто!!
Скажите кто-нибудь мне!
Но ответа не было, и танец хаоса вокруг Леи продолжился, люди, пробегающие мимо, словно пауки свой паутиной, оплетали её тревогой и страхом, и, казалось, сотканная ими шелковая сеть всё ближе, ближе, надвигается, сжимая пространство вокруг, застилая свет, и становится трудно дышать.
Появление Вейдера исправило положение, и мир стал на своё место.
Его огромная чёрная фигура, возвышаясь над всеми, вошла в гудящую толпу, словно нож в масло, и ситх, широко шагая рядом с медицинской капсулой, разрезал эту серую удушающую липкую сеть, распределив людей, освобождая Лею от давящего чувства смерти.