Ева
Шрифт:
И так несколько часов. Несколько часов ужасной боли и крика, до хрипа, до невнятного шипения, до огня в глазах, разгорающихся желтым цветом ненависти….
Потом долго была звенящая тишина. Вайенс смотрел, но не видел ничего. Ничего не слышал. Ничего не чувствовал. Если бы он потом спросил у Палпатина, что с ним произошло такое, тот, наверное, ответил бы ему, что Вайенс почти умер.
Его организм проявил просто потрясающую невосприимчивость к мидихлореанам. Они отравили его, они почти убили его, и все же он остался жив.
— Отлично!
Может быть!
Если все получится, Вайенс сможет получить шанс лично расправиться с Вейдером. Подкрасться к нему и убить. Обмануть. Поразить молнией -
Вайенс не сомневался, что Палпатин его научит многим премудростям.
Тогда можно будет поспорить и с Евой. Она не осмелится сказать ему «нет»…
Может быть!
А если нет?
Что, если все эти страдания пропадут зря?
Но не думать об этом, не думать!
17. Гроза над Риггелем (2)
Когда медицинские дроиды вернули Вайенсу возможность самому дышать, видеть, слышать, обработали его раны и освободили его руки, с операционного стола встал совсем другой человек.
Палпатин, глядя через стекло на человека, глядящего на него с ненавистью желтыми глазами, даже усмехнулся. Он не ожидал такого блестящего результата.
Вместе с Силой в Вайенса словно другой человек вселился.
Он ненавидел Палпатина, который заставил его страдать по своей прихоти, он готов был сию минуту разбить стекло в медицинском боксе, разделяющее их, и впиться императору в горло. Вместе с Силой в него будто влилась добрая толика храбрости. Ненависть и страстное желание убить были так сильны, что их невозможно было победить, скрыть, и даже опасения за свою жизнь не могли пересилить их.
И вместе с этими жгучим и желаниями пришло еще кое-что.
Ликование; ощущая неведомые ему доселе возможности, и вкрадчивое честолюбивое желание править.
А почему нет?
Неужто это все — ради одной только девки? Это смешно. Обладать такой Силой — Вайенс поднял руку и с изумлением разглядел ее, словно видел впервые, и захохотал, сверкая безумными желтыми глазами, — и потратить ее всего лишь на возню с девчонкой?!
Ну уж нет; Палпатин на свою голову затеял этот эксперимент. Вайенс с наслаждением вдохнул воздух, чувствуя, что его обновленное тело наливается жизнью с каждым вздохом. Ну уж не-ет… Если эксперимент удастся, Вайенс не станет довольствоваться жалкой ролью убийцы. Ты ответишь мне за все, Палпатин!
В ярости он сжал кулаки, и зарычал, понимая свое бессилие перед императором сейчас, и император подумал, а не поторопился ли он с определением роли для Вайенса.
Вероятно, из него получился б отличный владыка-ситх.
Однако, радость Палпатина и надежды Вайенса были преждевременными. Второе
Вайенс уже не вопил и не извивался, когда горячая кровь императора вновь и новь вливалась в его вены. Он приучился терпеть эту боль; он просил дать ему двойную, тройную дозу, и терпел, до крови прокусывая губы, сжимая зубы до хруста, тело его было изранено и изорвано, но он снова и снова ложился на этот стол в надежде победить свою природу, но все напрасно.
После двух недель стало совершенно ясно, что Вайенс не станет ситхом никогда. Это обстоятельство приводило Палпатина в ярость. Во-первых, он израсходовал на Вайенса много материала — так он назвал свои опустошенные тела, — а во-вторых, он уже начал было возлагать на Вайенса некоторые надежды.
Становясь ситхом, Вайенс менялся совершенно. Он был яростен и безжалостен настолько, что император с трудом подавлял в себе желание надеть на него ошейник и привязать к столбу, чтобы Вайенс не добрался до него. Чем-то Вайенс напоминал молодого Дарта Мола — та же неумолимая молчаливость и злоба, — только страсть, его яростная страсть была такой чистоты и высоты, что не оставалось места ни для колебаний, ни для раздумий, ни для страха, ни для сожалений.
Израненный металлом, весь в поту и в крови от недавно перенесенных страданий, он, казалось, возрождался, как Феникс, и его мрачное, ликующее торжество разливалось, как свет от взрыва сверхновой.
И он ликовал; обретая Силу таким ужасным способом, он ликовал, он кричал в диком восторге своим сорванным горлом, и голос возвращался к нему. Упиваясь своей Силой, он ломал и крушил все вокруг и хохотал, и смотреть на этого истерзанного беснующегося человека было страшно.
И тогда в его душе не было больше ни сожалений о том, что он вверил и отдал себя в руки императора, ни страха.
Так все и должно было быть!
Обращаясь к силе, разглядывая в ней Вайенса, Дарт Сидиус раз за разом видел безжалостно опускающийся топор палача.
— Дарт Акс, — произнес Сидиус, и от отчаяния его кулаки сами сжимались. Почему сила не благоволит к нему?! Почему все его ученики, даже самые блестящие, были с изъянами?!
Дарт Тиранус сильно уступал тому же Энакину Скайуокеру, набравшемуся опыта и возмужавшему, но все же мальчишке! Дарту Молу, со всей его живучестью, не хватало твердости, той с какой Дарт Вейдер шел вперед, и он частенько отступал и убегал. Дарт Вейдер, казалось бы, безупречный во всех отношениях, потерял добрую толику своей силы. К тому же он был прямолинеен до невероятной честности.