Ева
Шрифт:
Последовала пауза. Абсолютная тишина раздумья. Какая-то неестественная и нерешительная.
– Да, – ответил он с хрипом в горле.
– Быстро спускайся! Чайник уже закипел!
Евгений с томным вздохом развернулся и подошёл к выходу. Деревянная дверь отворилась с пронзительным скрипом, подобным визгу какого-то подбитого животного. В узком проёме кружила пыль. Сначала из комнаты показалась одна нога и наступила на деревянную ступеньку. Та заскрипела на весь дом. Следом за ней показалась вторая нога, а там уже и появилось все тело. Потолок был настолько низким, что Евгению нужно было сложиться вдвое, чтобы в нем поместиться и не биться головой об его край. Шаг за шагом парень опускался по крутым ступенькам
Женя прошёл мимо комнат прямиком к входной двери. Надев на ноги пару калош и отперев дверь, Женя вышел на крыльцо, смахивающее на веранду. Здесь тебе и стол со скамейкой, и умывальник, и куча пустых и пыльных стеклянных банок. Карниз был украшен резным деревом, покрашенным в голубой и белый цвет. Вот только краска давным-давно полопалась, а дерево разбухло и местами пошло трещинами, и теперь это крыльцо смахивало на острозубую пасть, в глотке которой Женя стоял. За её пределами уже некогда буйствовала природа, от которой сейчас остались только трупы ещё недавно зелёных растений: кусты шиповника, ветви клёна, стволы дуба и много всего. Когда-то этот дворик был ухожен в лучших традициях. Здесь тебе была и тропинка, и клумбы, и палисадник с пионами и розами. Бабушка умела следить за хозяйством. Жаль, что возраст даёт о себе знать. Теперь там, где цвели букеты роз, остались лишь шипы да ветви.
– Может, легче их выдернуть к черту и выбросить? – спросила однажды баба Марта, вошедшая в гости.
– Не надо трогать их, – отвечала старуха, – хоть что-то будет напоминать мне о молодости. Да и руки все разорву, пока дёргать буду.
– Но оно, само собой, не засохнет, а будет дальше расти. Так и в дом залезет…
– Не залезет, чушь не неси…
Женя подошёл к пластиковому умывальнику и надавил на краник. Небольшое количество воды полилось ему на руки. Быстрым движением он небрежно ополоснул лицо и поднял взгляд на зеркало. В заляпанном и битом куске стекла он увидел бледное лицо, с кучей покраснений и двумя огромными мешками под ледяными бледно-голубыми глазами. Сальные и растрёпанные волосы отросли и вечно пытались залезть в глаза. Скулы были напряжены из-за вечно сжатой челюсти. В свои шестнадцать лет он выглядел как сгнивший труп. Вздохнув, он развернулся, чтобы не видеть это безобразие перед собой. Крохотный воробей подлетел к луже и стал пить воду. Евгений подошёл поближе к деревянным балясинам и стал разглядывать птичку. Воробей поначалу испугался и отлетел чуть дальше, но затем снова принялся пить воду. Изредка птица замирала, будто прислушиваясь к происходящему вокруг. В один момент эта пауза оказалась длиннее обычного, и воробей резко взмыл вверх. В эту же секунду из сухих кустов выпрыгнула абсолютно белая собака, на морде которой ярко выделялась пара чёрных глаз и такой же нос.
– Чапа! – улыбка на лице Жени возникла сама по себе, – где тебя носило-то? Иди сюда…
Собака подбежала к хозяину и ткнула носом в его ногу. Женя спустился на колени и стал гладить Чапу.
– Неужели тебе здесь нравится? Это пока блох не нахваталась, думаешь, можно и поскакать.
Чапа лишь прижала острые уши и заскулила.
– Сейчас я тебе вынесу поесть, – Женя поднялся и направился в сторону дома, – ещё вроде бы остался корм…
Евгений вошёл в дом, снял калоши и подошёл к деревянной лестнице, под которой лежало куча сумок. Он стал обыскивать каждую, в поиске остатков собачьего сухого корма, которым они всегда кормили Чапу. Этот корм содержит в себе множество
– Женя! – зазвучал бабкин голос откуда-то из кухни, – я долго ждать тебя буду? Идём есть.
– Подожди… – перебил её парень, достав из сумки почти пустой завёрнутый пакет с кормом. Юноша тут же ринулся к двери и вышел на улицу, краем уха слыша очередные возмущения старухи.
Чапа верно сидела под дверью в ожидании. Когда хозяин вышел, она запрыгала от радости и подбежала к старой алюминиевой кастрюле, которая выполняла функцию миски.
– Это последнее… – с ноткой грусти произнёс Женя, высыпая корм. Собаке, если честно, было все равно. Еда и еда. Сейчас есть. Потом? Потом и подумаем. Хозяин решит.
Евгений ещё немного остался понаблюдать за своим питомцем. Женя боялся, что любая из них может стать последней.
Парень нехотя вернулся в дом. Закрыв за собой входную дверь, он снял калоши, оставив их на коврике, и направился на кухню.
Стоило ему показаться в проёме, как тут же бабка снова заворчала:
– Неужели явился. Думала, я здесь до вечера буду тебя караулить… Неужели нельзя сразу встать и прийти, когда тебя старшие зовут? Ну ничего-ничего, пойдёшь в армию, там быстро тебя научат…
Низенькая старушка в старом синем халате, мертвенно-седыми волосами под красным платком и огромными очками на переносице стояла у плиты, уперев руки чуть ли не в подмышки. На её красном от недовольства и до жути морщинистом лице читалось такое негодование и злость, как будто Женя только что спалил ей дом.
На плите шкварчала облезлая крохотная сковородка, на которой дымился пригоревший блин. Брызги масла летели на жёлтые обои и падали на деревянный пол, оставляя мерзкие чёрные и коричневые пятна.
Старые занавески бежевого цвета на небольшом окне зашевелились. Бабка подошла к окну и закрыла деревянную ставню. Здесь же в воздухе полетела пыль. Старуха села за крохотный стол, накрытый местами прожжённой скатертью с вышитыми маками.
Женя сел на деревянный стул. На столе рядом с ним уже дымился чай в белой керамической кружке, а на фарфоровой тарелке с отколотым краешком стыли блины.
– Господи! Какая жуть! Ну смотреть на тебя страшно! Ты в зеркало себя видел, глиста? – её голос был медленный и еле разборчивый. Она будто не могла шевелить губами. Старушка как-то странно тянула последние слоги в предложениях, а потом не выговаривала некоторые буквы.
– Ну не смотри.
Женя нехотя свернул жёлтый блин в треугольник и откусил. На языке чувствовался вкус масла. Горячая масса мигом обожгла ему небо. Парень хотел спасти ситуацию чаем, но горьковатая жижа только усугубила положение, лишив его возможности чувствовать вкусы языком. Тем лучше. Блины на звезду Мишлен не претендовали уж точно.
– Да куда ж ты хватаешь-то? Сметаны давай достану, или варенья. Откормить хоть тебя надо…
– Не надо.
Чай был слишком горячий, а разбавить было нечем. Противный вкус масла все ещё держался в его памяти. Его можно было перекрыть вареньем, если бы это варенье не было похожим на смолу, в которой застряли доисторические насекомые. Пытаясь сдержать рвотный рефлекс, он продолжал пихать в себя этот несчастный блин.
– Что значит «не надо»? Кто блины ест без ничего? Привыкли, в городе херь всякую жрать. Это тебе не ресторан, бери и ешь, как нормальные люди!
– Я сказал, не надо, – голос резко стал на тон выше.
Лучи света лениво пробивались в помещение. Желтеющие листья помидорной рассады, растущей на подоконнике, тянулись к солнцу. Приближался полдень. А перед носом все ещё стоял запах палёного масла. Ком в горле не давал банально глотнуть слюну, не то что еду. Будто Женя съел репейник, а он застрял, и никак не может из него выйти который день.