Ева

Агушин Никита

С этой мыслью Женя и вылил в собачью миску все содержимое. Чапа не заставила себя долго ждать. Выбравшись из своей будки, она тут же подлетела к хозяину и принюхалась к миске. Лицо парня перекосило. Нет, она на такое неспособна. Чапа – воспитанная, чистая девочка. Она не станет подражать скоту, которых разводят на убой.

Черный носик сделал два глубоких вдоха. Собачка покружила вокруг миски, прижала уши и завиляла хвостом. Она осторожно подняла мордочку на хозяина, будто желая задать вопрос: а что это вообще такое? Вернув внимание к содержимому, она осторожно переступила лапками. Собачка осторожно лизнула блин и замерла. Глухо чихнув, Чапа развернулась и ушла от миски, пролезла между перилами и удалилась в ближайший

куст.

Евгений выдохнул. Он мысленно похвалил подругу за то, что она хранит свою честь, хотя в душе парня кольнуло, ведь чем тогда Чапа будет питаться? Нужно придумать, как решить этот вопрос. Потом.

Ладно, сейчас.

– Ба… – Женя окликнул бабушку, проходя мимо кухни, – в вашем магазине продается корм?

Широко расставив ноги, бабушка сидела перед мусорным ведром, надев белый фартук, покрытый желтыми пятнами, и такую же белую косынку. В одной руке она держала небольшой перочинный нож, а в другой – картошку. Пыхтя, она вытерла со лба пот, пытаясь побороть отдышку. Она делала каждый вдох с таким усилием, будто в ее горле застрял целлофановый пакет.

– Корм? Есть. Для кур, для кроликов… Тебе зачем? Кстати, сходи за хлебом…

– А для собак есть? Может, сухой хотя бы.

– Зачем? Ты только пошел, накормил свою псину. Ей не хватит, что ли?

Евгений молча стоял в дверном проеме, наблюдая за каплями, падающими из серебристого крана в раковину.

– Она не ест их.

– Ишь какая! Ну ничего, поголодает денек другой и будет за обе щеки уплетать.

С этими словами бабка продолжила чистить картофель.

– Она не будет это есть, там один жир и плесень, – настойчиво продолжил Женя, – Ей станет плохо…

– Не станет. С голоду помирать более неприятно, поверь. Сходи за хлебом, говорю тебе. Деньги на подоконнике.

Женя окинул старуху грозным взглядом, будто хотел пнуть мусорное ведро у ее ног, чтобы все содержимое разлетелось по всей кухне, но все, что он сделал, это с громким вздохом вышел из кухни.

Выйдя на крыльцо, парень бросил взгляд на миску. Она все также была заполнена болотным месивом, вокруг которого кружились только мухи. Чапы рядом не было. Зеленоватый бульон лился через края, стекая по стенкам, собираясь в новую лужу на доски крыльца, на ее полопавшуюся облезшую белую краску. Она текла не заканчиваясь. Лужа становилась только больше, приближаясь к калошам парня. Куриные кости зашевелились, стали хрустеть, дергаться, залезать друг на друга и трещать. В глубине миски зашевелились белые точки. Приглядевшись, Женя обомлел. Из бульона стали выбираться белые личинки. Они ползали по полу, по костям, по кирпичной стене. Они стали забираться по перилам, трещины которых стали забиваться белой и зеленой плесенью, буквально гнить изнутри. Обезумевшие мухи в бешеном вальсе кружились вокруг извергавшейся гнилью места, и с каждой секундой их становилось только больше. Насекомые начали налетать и биться о руки Евгения.

Парень испуганно отпрыгнул в сторону, прямо в лужу скисшего бульона. Обернувшись, он увидел, как вонючая жижа стекала с крыши, сочилась между кирпичами со стен дома. Запах кислятины пробивал нос и бил иглой прямо в голову. Жене казалось, он стал зарастать плесенью прямо изнутри. По его рукам стекал жир. Он скользил между пальцами, склеивал их между собой. Холодная субстанция текла по его спине, струями текла по ногам, прямо в калоши. Его калоши были доверху залиты жиром. Парень пытался крикнуть, но его рот был также залит густым, холодным маслом. Он не мог сделать и вдоха. Упав на колени, парень стал блевать желтоватой жижей. Но она никак не могла закончиться. Она заполнила его желудок, легкие, мышцы, кожу и кости. Женя попытался встать, но он намертво прилип к плесневелым бревнам. Удушье давило ему горло. Он никак не мог сделать вдох. Жир тек с его ноздрей, попадая в рот и заставляя его блевать снова. Женя не видел перед собой ничего, его глаза тоже

были заполнены маслом. Мутная картинка постепенно чернела. Отчаянные попытки сделать хотя бы один вдох стали сопровождаться судорожными движениями рук и ног. Голова вот-вот была готова расколоться надвое. Чувствуя, что сознание покидает его, Евгений стал медленно заваливаться на левый бок…

Перевалившись через перила, парень рухнул в куст сирени, больно ударившись головой о ее ветку. Сделав шумный, глубокий вдох, Евгений вскочил, выбрался из кустов и оглянулся. Голова гудела, а в носу держался отвратный запах гноя. Отряхнувшись, Женя поспешил как можно скорее выбраться наружу, оставив наедине стаю шустрых мух и смердящую миску с помоями.

Небольшой, ничем не примечательный деревянный дом расположился посредине улицы. Отличался он только тем, что вокруг него не было забора, а входная железная дверь была двойной. Прямо над ней красовалась синяя вывеска с белыми буквами, на которой просто было написано – «магазин». Железная дверь была облеплена различными бумажками, например, график отключения света по разным улицам, объявление о пропаже кота, либо же просто черно-белая листовка, призывающая не открывать по ночам двери незнакомцам. Были и написанные от руки листовки «Яйца – 30 рублей за десяток», «Продам гараж», «Рассада недорого» и, конечно же, «Потомственная гадалка Авдотья Никифоровна поведает всю правду о вашей жизни и не только». Бросив взгляд на это «объявление», Женя закатил глаза, и с усилием потянул массивную железную дверь. Та поддалась ему и впустила парня внутрь.

За небольшим синим столиком, накрытым синей пленкой, на котором расположились огромные бежевые советские весы с надписью «Тюмень», стояла буквально необъятная женщина в красной кофточке и в синем фартуке. На пухлом, поплывшем лице ярко выделялись красные губы, синяя тушь и бородавка на левой щеке. Своими толстыми пальцами она пыталась считать мелочь.

– Баба Марта! Буханка хлеба двадцать четыре рубля стоит! А вы мне четырнадцать суете! – низкий женский голос заставлял все помещение звенеть.

– Да ты что? Ой, горе мне, – горбатая старушка полезла в карман. Кряхтя, она достала из кармана монетку и протянула продавщице.

– Что ты мне даешь-то, баба Марта? Это пуговица!

– Батюшки! Откуда я ее оторвала-то? – Бабка стала щупать свой халат.

– Все, ладно. Успокойся, потом занесешь. Баба Марта, ты мне вот что расскажи, ты у тетки Раисы уже была?

Бабушка промолчала.

– Говорят, к ней внук-то приехал, а Светка, интересно, тоже с ним? Или сына на лето отослала, а сама там в своем городе наверно гуляет! – женщина рассмеялась.

Старушка опустила глаза, затем сказала:

– Нет больше Светы. Похоронили ее не так давно.

Продавщица вскликнула. Ее визг эхом прошелся по помещению.

– Как похоронили? Где? На нашем кладбище?

Старуха помотала головой:

– Нет, батюшка сказал, что нельзя хоронить на кладбище таких… Нельзя.

– А как это… А где ее похоронили?

Дверь заскрипела, и в помещение зашел растрепанный черноволосый парень.

– Здрасте.

Баба марта обернулась и кивнула. Приглядевшись, она узнала мальчика. Ее лицо в тот же миг скукожилось, как будто она съела лимон, она застонала и начала плакать. Неуклюже и торопливо она поспешила к выходу. Парень не стал ее останавливать, просто обошел ее и приблизился к прилавку.

Все продукты стояли за спиной продавщицы, на полочках небольших шкафчиков. Конфеты лежали рассыпанными кучками, словно блестящие камушки. Рядом с ними было много печенья в целлофановых пакетах. Баночки консервов уже покрывались слоем пыли, и стоящая рядом бакалея не блистала разнообразием. Конечно же, отдельный шкаф был занят под алкоголь. Чего-чего, а с этим здесь дефицита уж точно не будет. Рядом с прилавком гудела холодильная камера, в которой лежало все: и сыры, и колбасы, и молоко, и мясо.