Евангелие от Иуды
Шрифт:
– И с фрау Хюбер тоже. Возможно, нас объединяет привязанность к Лео.
Герр Хюбер кивает.
– Ты же католик, не так ли?
Франческо подтверждает это. Да, он католик. Все порядочные итальянцы – католики. Хотя, пожалуй, слишком набожным его не назовешь.
– Гретхен – тоже католичка, ярая католичка, ты это знал? Думаю, она тебе говорила. Ее мать была англичанкой, гувернанткой.Ты знаешь это слово?
– Unatata?
– Это по-итальянски, да? Ну, это девушка, которая присматривает за детьми, приличная девушка из приличной буржуазной семьи,
Франческо ерзает на краешке стула, высматривая пут к отступлению.
– Таким образом, Гретхен, которая кажется такой красивой, такой чистокровной арийкой, на самом деле – полукровка, – говорит Хюбер. – Она – помесь, плод генетического эксперимента, проведенного на родине отца генетики. [42] – Он смеется и явно ожидает, что Франческо присоединится к нему. – Тогда как я – немец без каких-либо примесей. Как и она, я родился католиком, но в отличие от нее я неверю. И ты утверждаешь, что тоже не слишком религиозен… – Он снисходительно улыбается юноше, как дядя может улыбаться любимому племяннику.
42
Имеется в виду Грегор Иоганн Мендель (1822–1884) – австрийский естествоиспытатель, основоположник учения о наследственности. (Примеч. ред.)
– Я верю, что Бог может существовать. Возможно, раньше вера моя была сильнее, вот и все.
Хюбер качает головой.
– Это кажется маловероятным, разве не так? Я имею в виду, существование Бога. Ницше провозгласил смерть Бога. Дляменя, как и для Ницше, Бога нет – есть только кровь и раса. Но Гретхен верит, и, чтобы сделать ей приятное, я хожу вместе с ней и Лео в церковь. – Он задумчиво отворачивается от Франческо, смотрит в окно и внезапно поворачивается вновь. – Но она уже несколько недель не причащалась. Как ты думаешь, в чем причина?
– Даже представить себе не могу. – По вискам Франческо стекает ручеек пота. – Сама мысль об этом была бы бессовестным вторжением во внутренний мир фрау Хюбер.
– А я все же попытаюсь представить. – Высокий мужчина говорит тихо, почти задумчиво. Он подчеркивает личное местоимение, как будто обладает правом знать, что творится в сердце, голове и душе его жены. – Я попытаюсь представить, в чем тут причина.
Юный Лео, облаченный в бриджи и широкую куртку с поясом (мы всегда должны следить за внешностью, даже если никто на нас не смотрит), сидит в своем кабинете, склонившись над учебником и скрупулезно выписывая главы о жизни Христа: вот Христос изгоняет торговцев из храма, вот Христос спорит с фарисеями в день отдохновения, вот Христа приводят к Пилату. Мальчик поднимает взгляд, и голубые глаза его из-под светлой челки вперяются в смуглого итальянца.
– Объясните мне
Франческо пожимает плечами.
– Нельзя сказать, чтобы евреи страдали от недостатка ума. Например, вспомни, как замечательно они играют в шахматы! Евреям недостает, скорее, творческого подхода.
– Это кто сказал?
– Ой, не знаю даже. Прочел в какой-то книжке. Но я в это не верю. Например, Мендельсон был евреем. Но уж с творческим подходом у него было все в порядке, не так ли?
– Mutti [43] больше не играет Мендельсона. Он не творец –так теперь говорят. Он подражатель. – Леопроизносит это слово, слегка нахмурившись, как будто не уверен в его значении. – Но разве Иисус не был творцом? Он же сотворил истинную религию длявсего человечества?
43
Mutti (нем.) – мамочка.
Итальянец некоторое время обдумывает эту головоломку, после чего улыбается.
– Не Иисус создал религию, а Бог. – Следует многозначительная пауза. Сквозь окна проникает шум из сада: трескотня сверчков, чириканье птиц, щелканье ножниц – садовник стрижет газон в итальянском саду.
__ Но Иисус былБогом, так говорит отец Беренхеффер. Значит, сам Бог – еврей…
– Подозреваю, это так.
– Подозреваете?Опасно говорить такие вещи, синьор Франческо. – Мальчик смотрит на него неодобрительно и даже надменно: он поймал учителя на слове. – Насчет Иуды мне все ясно. Иуда такой же ненадежный, как все евреи. Но Иисус?… Это уж слишком…
– Я думаю, вам, молодой человек, стоит продолжить работу, иначе я доложу вашему отцу, какой вы бездельник.
В залитой ярким солнечным светом комнате продолжается урок. Муха кружит под люстрой, синьор Франческо читает книгу.
Через некоторое время мальчик снова отрывается от учебника.
– Почему вы все время смотрите на мою маму?
Франческо притворяется, что изумлен.
– Почему я что?
– Вы постоянно на нее смотрите. Вы, наверное, в нее влюбились? – Выражение лица у мальчика вполне серьезное; в лице этом – вся серьезность и вся наивность детства.
– Мне очень нравитсятвоя мама. Она хорошая женщина, и она очень сильно любит твоего отца.
– Это я знаю. Но я спросил не об этом.
Кабинет погружен в полумрак: тяжелые шторы опущены, дабы не пропускать солнечные лучи. На каминной полке тикают часы. Муха, оказавшаяся в ловушке между тканью штор и стеклом, с бестолковым жужжанием бьется об оконную раму; она похожа на внезапно и отчаянно оживший экземпляр чьей-то коллекции насекомых. Фюрер дерзко взирает со стены. На столе стоит обрамленная серебром фотография Лео в форме юнгфодька, а рядом – изображение Гретхен в летнем платье.