Евангелие от Иуды

Моуэр Саймон

– И с фрау Хюбер тоже. Возможно, нас объединяет привязанность к Лео.

Герр Хюбер кивает.

– Ты же католик, не так ли?

Франческо подтверждает это. Да, он католик. Все порядочные итальянцы – католики. Хотя, пожалуй, слишком набожным его не назовешь.

– Гретхен – тоже католичка, ярая католичка, ты это знал? Думаю, она тебе говорила. Ее мать была англичанкой, гувернанткой.Ты знаешь это слово?

– Unatata?

– Это по-итальянски, да? Ну, это девушка, которая присматривает за детьми, приличная девушка из приличной буржуазной семьи,

и когда хозяйка дома внезапно умерла – кажется, ее экипаж попал в аварию, – именно юная гувернантка утешила убитого горем вдовца. Неглупый ход, правда? Умно с ее стороны было также принять католицизм и потребовать моральной чистоты, вместо того чтобы позволять вдовцу держать себя в роли любовницы. Но еще более умно было немедленно забеременеть, чтобы родить сводную сестру детям, о которых она заботилась.

Франческо ерзает на краешке стула, высматривая пут к отступлению.

– Таким образом, Гретхен, которая кажется такой красивой, такой чистокровной арийкой, на самом деле – полукровка, – говорит Хюбер. – Она – помесь, плод генетического эксперимента, проведенного на родине отца генетики. [42] – Он смеется и явно ожидает, что Франческо присоединится к нему. – Тогда как я – немец без каких-либо примесей. Как и она, я родился католиком, но в отличие от нее я неверю. И ты утверждаешь, что тоже не слишком религиозен… – Он снисходительно улыбается юноше, как дядя может улыбаться любимому племяннику.

42

Имеется в виду Грегор Иоганн Мендель (1822–1884) – австрийский естествоиспытатель, основоположник учения о наследственности. (Примеч. ред.)

– Я верю, что Бог может существовать. Возможно, раньше вера моя была сильнее, вот и все.

Хюбер качает головой.

– Это кажется маловероятным, разве не так? Я имею в виду, существование Бога. Ницше провозгласил смерть Бога. Дляменя, как и для Ницше, Бога нет – есть только кровь и раса. Но Гретхен верит, и, чтобы сделать ей приятное, я хожу вместе с ней и Лео в церковь. – Он задумчиво отворачивается от Франческо, смотрит в окно и внезапно поворачивается вновь. – Но она уже несколько недель не причащалась. Как ты думаешь, в чем причина?

– Даже представить себе не могу. – По вискам Франческо стекает ручеек пота. – Сама мысль об этом была бы бессовестным вторжением во внутренний мир фрау Хюбер.

– А я все же попытаюсь представить. – Высокий мужчина говорит тихо, почти задумчиво. Он подчеркивает личное местоимение, как будто обладает правом знать, что творится в сердце, голове и душе его жены. – Я попытаюсь представить, в чем тут причина.

Юный Лео, облаченный в бриджи и широкую куртку с поясом (мы всегда должны следить за внешностью, даже если никто на нас не смотрит), сидит в своем кабинете, склонившись над учебником и скрупулезно выписывая главы о жизни Христа: вот Христос изгоняет торговцев из храма, вот Христос спорит с фарисеями в день отдохновения, вот Христа приводят к Пилату. Мальчик поднимает взгляд, и голубые глаза его из-под светлой челки вперяются в смуглого итальянца.

– Объясните мне

этот парадокс, – говорит Лео. Он недавно узнал слово «парадокс» и произносит его с большим удовольствием. В устах мальчика это слово звучит абсурдно. Абсурдно и претенциозно. – Иисус был евреем. Почему же он тогда такой умный?

Франческо пожимает плечами.

– Нельзя сказать, чтобы евреи страдали от недостатка ума. Например, вспомни, как замечательно они играют в шахматы! Евреям недостает, скорее, творческого подхода.

– Это кто сказал?

– Ой, не знаю даже. Прочел в какой-то книжке. Но я в это не верю. Например, Мендельсон был евреем. Но уж с творческим подходом у него было все в порядке, не так ли?

– Mutti [43] больше не играет Мендельсона. Он не творец –так теперь говорят. Он подражатель. – Леопроизносит это слово, слегка нахмурившись, как будто не уверен в его значении. – Но разве Иисус не был творцом? Он же сотворил истинную религию длявсего человечества?

43

Mutti (нем.) – мамочка.

Итальянец некоторое время обдумывает эту головоломку, после чего улыбается.

– Не Иисус создал религию, а Бог. – Следует многозначительная пауза. Сквозь окна проникает шум из сада: трескотня сверчков, чириканье птиц, щелканье ножниц – садовник стрижет газон в итальянском саду.

__ Но Иисус былБогом, так говорит отец Беренхеффер. Значит, сам Бог – еврей…

– Подозреваю, это так.

– Подозреваете?Опасно говорить такие вещи, синьор Франческо. – Мальчик смотрит на него неодобрительно и даже надменно: он поймал учителя на слове. – Насчет Иуды мне все ясно. Иуда такой же ненадежный, как все евреи. Но Иисус?… Это уж слишком…

– Я думаю, вам, молодой человек, стоит продолжить работу, иначе я доложу вашему отцу, какой вы бездельник.

В залитой ярким солнечным светом комнате продолжается урок. Муха кружит под люстрой, синьор Франческо читает книгу.

Через некоторое время мальчик снова отрывается от учебника.

– Почему вы все время смотрите на мою маму?

Франческо притворяется, что изумлен.

– Почему я что?

– Вы постоянно на нее смотрите. Вы, наверное, в нее влюбились? – Выражение лица у мальчика вполне серьезное; в лице этом – вся серьезность и вся наивность детства.

– Мне очень нравитсятвоя мама. Она хорошая женщина, и она очень сильно любит твоего отца.

– Это я знаю. Но я спросил не об этом.

Кабинет погружен в полумрак: тяжелые шторы опущены, дабы не пропускать солнечные лучи. На каминной полке тикают часы. Муха, оказавшаяся в ловушке между тканью штор и стеклом, с бестолковым жужжанием бьется об оконную раму; она похожа на внезапно и отчаянно оживший экземпляр чьей-то коллекции насекомых. Фюрер дерзко взирает со стены. На столе стоит обрамленная серебром фотография Лео в форме юнгфодька, а рядом – изображение Гретхен в летнем платье.