Евангелие от смартфона
Шрифт:
Анестезиолог тем временем подключил приборы, быстро и умело провел интубирование, проверил показания и кивнул Залманову — можешь начинать. Но приступить к операции хирургу не удалось, он так и остался стоять с зажатым в руке скальпелем, потому как в затылок ему уперлось дуло пистолета. Послышался щелчок — кто-то за его спиной взвел курок, а потом незнакомый голос произнес по-английски «опусти скальпель».
Залманов сделал, что просили, и медленно повернулся. Краем глаза он видел застывшего на месте анестезиолога и закрывавшую рот рукой, чтобы не закричать, операционную сестру Машу.
— Вы понимаете
Оторопев от неожиданности — не каждый день в операционных незнакомцы размахивают пистолетами, Залманов так и остался стоять, спадая с лица.
— Пошли! Быстро! — торопил его незнакомец и для пущей убедительности качнул пистолетом в сторону второй операционной.
— Но... как же… — начал, было, Залманов и осекся: пистолет оказался весомым аргументом.
Во второй операционной растерянный Артюшкин топтался возле распростертого на операционном столе тела.
— Ну? Что тут у вас? — раздраженно спросил Залманов, к нему начало возвращаться самообладание.
— Алексей Борисович, — заикаясь от волнения, проблеял Артюшкин. — Пришли рентгеновские снимки. Вот…
Залманов быстро просмотрел снимки — случай серьезный, но не настолько, как другой.
— Она должна жить! — с напором по-английски произнес незнакомец. — Вы меня понимаете? Она не может умереть!
— Ладно, иди Миша, постарайся уж там, — с сожалением проговорил Залманов, отправляя молодого хирурга в свою прежнюю операционную.
На самом деле он не питал иллюзий — тот случай был крайне тяжелым и Артюшкин вряд ли с ним справится. Да что уж там говорить, он и сам не был уверен, что смог бы вытянуть ту девочку.
И Залманов принялся за работу. Теперь для него не существовало ничего, кроме пациента. Он выкинул из головы и человека с пистолетом, и невеселые думы о той, второй, пациентке, которую собирался оперировать. Скальпель, тампон, спасибо сестра. И так все три часа, пока доставал пулю, удалял осколки костей, сшивал разорванные мышцы, боролся с кровотечением. Это потом ему рассказывали, как спустя час от начала операции приехал зеленый от страха главврач больницы и заперся в своем кабинете. Еще через полтора часа в операционную ворвался, на ходу натягивая перчатки, Дольский — по негласному рейтингу лучший хирург Москвы, но, убедившись, что операция почти закончена и закончена успешно, не стал вмешиваться, а только наблюдал издали, чтобы в любой момент прийти на помощь. Как вызванная кем-то, в конце концов, полиция сначала было дернулась приехать — человек с пистолетом в операционной, это же ЧП! — но потом сверху пришел отбой.
Все это Залманов узнал уже после операции. Закончив, он устало кивнул анестезиологу и отправился в первую операционную — где-то в глубине души еще тлела надежда, что он сможет справиться и там. Но, едва переступив порог, он понял: все кончено. Приборы отключены, тело накрыто простыней, а Миша Артюшкин, низко опустив голову и теребя хирургическую повязку в руках, сидел возле операционного стола. Чуда не случилось.
Пациентку тем временем перевели в реанимацию, дышала она уже сама, показания приборов были в норме, насколько вообще после таких ранений может быть норма.
Однако, хотя операция и прошла удачно, но пациентка
А вскоре началось и совсем странное. Сначала, придравшись к какой-то мелочи, вынудили написать «по собственному» Мишу Артюшкина, а потом добрались и до Залманова, переведя его на Третью хирургию. Главврач, беспомощно разводя руками и отводя взгляд, успокаивал: «это только на месяц, не больше, пока страсти не улягутся». Но вот месяц прошел, скоро закончится второй, а Залманов так и прозябает на Третьей хирургии, вырезая вросшие ногти и зашивая полученные в пьяной поножовщине порезы. Убрали подальше и забыли…
* * *
— Скажите, я понимаю, что прошло много времени, но не помните ли вы фамилии пострадавших? — спросила я хирурга.
— Нет, фамилий я не помню. Могу сказать только, что пациентка, которую я оперировал, была ВИП-персоной, по крайней мере, мне так показалось. Знаменитость какая-то, наверное, но я ничего не нашел в газетах. Хотя и искал. Интересно мне было, из-за кого такой трам-тарарам поднялся.
— А внешность? Хоть что-то помните? Блондинка, брюнетка? — не сдавалась я.
— Внешность… Которая умерла — та, скорее блондинка, волосы светлые или русые. А та, которую я прооперировал, та темноволосая.
— Последний вопрос. У девушки сильно повреждено лицо?
— Лицо? — удивился Залманов. — Н-нет, насколько я помню... Ни у одной из них лицо не пострадало.
Поблагодарив грустного доктора, я вышла из больничного корпуса. Что делать дальше, я не представляла. Да, произошла подмена, в этом я была уверена на все сто, — одну девушку выдают за другую. А еще я была уверена, что это не роковая случайность, а целенаправленное и злонамеренное действие. Но кто это устроил и зачем?
Сообщать о своем открытии Роману и несчастной матери Вероники я не спешила. Вряд ли это знание им чем-то поможет — Веронику оно не воскресит, зато ее мать опять объявят сумасшедшей, как уже было однажды. По уму надо бы доложить шефу, но и от этого шага меня что-то удерживало. Дело приобрело настолько странный оборот, что теперь спешка могла испортить все. Действовать надо осторожно, очень хорошо подумав, прежде чем решиться на что-либо.
С такими мыслями я добралась до ближайшего кафе — чем не место пораскинуть мозгами.
В город наконец-то пришла августовская жара, и москвичи дружно рванули за город, не дожидаясь выходных. Поэтому я оказалась единственным посетителем маленькой уютной кондитерской — всего несколько столиков, где вкусно пахло свежесваренным кофе и ванилью.
Заказав капучино, я уселась возле огромного панорамного окна, откуда хорошо просматривалась почти вся территория клиники — подъезжающие «скорые», гуляющие по больничному скверу пациенты, редкие посетители, волочащие авоськи с кефиром и апельсинами. Даже небольшой самостийный рынок, торговавший всякой мелочевкой, и тот был как на ладони.