Евангелистка
Шрифт:
Оссандон быстрым шагом входит в гардеробную и в ужасе останавливается на пороге. Перед ним его жена. Она все видела, все слышала. При звуке отворяющейся двери она устремляется к нему навстречу, выпятив нижнюю губу; шляпка еле держится на ее седеющей голове.
— Голубка!.. — лепечет ошеломленный декан.
Она не дает ему договорить:
— Друг мой!.. Дорогой ты мой!.. Праведник!..
И она со слезами бросается в его объятия.
— Как?.. Ты уже все знаешь?
Знает, знает, и он поступил отлично! Злодейка, ворующая детей, получила по заслугам.
Какою волшебною силой обладают слова и голос! Не чем иным, как своей речью,
— Голубка!.. Голубка!..
От волнения он не в силах говорить — он окутывает ее складками своей черной мантии и прижимает к сердцу.
Раз Голубка довольна, пускай его лишают сана, пусть ссылают куда хотят. Они с Голубкой снова станут рука об руку взбираться на вершину холма, по-стариковски тяжело, медленно, маленькими шажками, но они будут служить друг другу опорой и обретут силу и удовлетворение в сознании исполненного долга.
XVI. СКАМЕЙКА ГАБРИЭЛЬ
Однажды Лори-Дюфрен гораздо раньше обычного вернулся из министерства и поспешил к г-же Эпсен. Славная женщина была поражена его бледностью и тем, как тщательно он затворил за собою дверь.
— Что случилось?
— Госпожа Эпсен! Вам надо поскорее скрыться, уехать… Вас собираются арестовать.
Она смотрела на него в недоумении.
— Меня?.. Арестовать? За что?..
Лори заговорил тише, словно сам ужасался словам, которые должен был произнести:
— Слабоумие… изоляция… принудительное лечение.
— Меня? Изолировать?.. Но я в здравом уме…
— Фальконе выдал свидетельство… Я видел собственными глазами…
— Какое свидетельство?.. Какой Фальконе?..
— Фальконе, психиатр… Вы недавно обедали с ним.
— Я? Обедала с психиатром?.. — Она было запнулась, но у нее тут же вырвался крик:-Боже мой!..
Да, это было у Бирка. За обедом какой-то пожилой, чрезвычайно вежливый господин с орденом упорно вызывал ее на разговор о г-же Отман и об отваре чилибухи. Негодяй Бирк! Так вот оно, таинственное и страшное нечто, которым он грозил ей!.. Попасть в сумасшедший дом, оказаться за решеткой, подобно мужу той женщины в Пти-Поре!.. Ее внезапно охватил непреодолимый ужас, и она задрожала, как ребенок:
— Друг мой, друг мой!.. Защитите меня, не покидайте меня!..
Лори успокаивал ее, как мог. Конечно, он ее не оставит и прежде всего увезет отсюда и спрячет у их знакомой. Он имел в виду Генриетту Брис; она хоть и свихнулась, но все же девушка очень услужливая. Только бы она еще не уехала из Парижа!.. Пока он посылал за извозчиком, г-жа Эпсен металась, словно на пожаре, когда все красно от пламени и в окнах лопаются стекла; она вынула из шкафа кое-какие вещи, собрала немного денег, захватила портрет Элины и ее письма. Она задыхалась и не могла произнести ни слова. Ужас ее еще усилился, когда тетушка Бло, сбегавшая за извозчиком, стала рассказывать, как утром к ней явился незнакомец и начал ее расспрашивать о квартирантке — когда она уходит из дому, когда возвращается… Лори перебил ее:
— Если этот человек придет опять, скажите ему, что госпожа Эпсен ненадолго уехала…
— Так и скажу…
Заметив волнение квартирантки, заметив лежавший на полу кое-как связанный узел, старуха спросила шепотом:
— За дочкой отправляетесь?
Лори охотно подхватил это объяснение, утвердительно кивнул головой и приложил к губам
— На Восточный вокзал!
А кучер и не думал торопиться перед дальней поездкой; он удобно устроился, вооружился кнутом, не обращая ни малейшего внимания на г-жу Эпсен, которая сидела, забившись в угол, с узлом на коленях; Лори, не менее взволнованный, уселся против нее.
Для беспокойства у него были особые причины. Утром, когда он большими портновскими ножницами вырезал из газет статьи и заметки, касавшиеся министра, его вызвали к Шемино. Ни один департамент Министерства внутренних дел и никакое другое министерство по сложности работы не может сравниться с сыскным отделением. Вот где необходима подробнейшая классификация, всевозможные картотеки с самыми разнообразными рубриками… Поддержание порядка во время богослужений… Наблюдение за иностранцами… Уголовный розыск… Выдача разрешений на граверные работы… Собрания… Общества… Эмигранты… Жандармерия… Вероятно, именно общению с жандармами Шемино был обязан тем, что облик его разительно изменился: теперь он говорил отрывисто, усы у него торчали вверх, глаз не расставался с моноклем. Лори-Дюфрен был совершенно ошеломлен происшедшей переменой; теперь его копия уже совсем не походила на оригинал.
— Плохи дела, любезный… — сказал ему начальник отдела; половина слов прилипала у него к помаде, которой были нафабрены его усы. — Да, да, знаете ли, скандал в Оратории. А вас видели с этой полоумной…
Лори стал было защищать свою старую приятельницу и доказывать, что она жертва вопиющей несправедливости… Начальник оборвал его:
— Полоумная, сумасшедшая… и к тому же опасная… Медицинское свидетельство… Засадить ее в Внль-Эврар, да покрепче… А Оссандон окончательно впал в детство, в ближайшие дни в «Правительственном вестнике» будет объявлено о его увольнении. Что же касается вас, любезный, то не будь мы с вами так давно знакомы…
Несколько смягчившись при этом воспоминании, Шемино вплотную подошел к своему бывшему сослуживцу и, пристально смотря ему в глаза, стал шепотом его распекать. Ну не глупо ли это? Нападать на самое незыблемое, на самое недосягаемое, на самое безупречное, что есть в Париже: на богачей Отманов!.. И ведь кто нападает — то? Лори, чудом уцелевший «Шестнадцатого мая», человек, который из-за своего прошлого должен соблюдать особую осторожность… Неужто ему мало урока, который он уже получил, неужто ему так хочется опять подыхать с голоду со своей ребятней?.. Уцелевший «Шестнадцатого мая» бледнел при каждом слове начальника. Ему уже представлялось, как он за гроши переписывает пьесы, и он немного успокоился лишь после того, как начальник сыскного отделения, отпуская его, холодно и резко бросил ему напоследок:
— Если будете дурить, я откажусь от вас!..
Во время долгого пути с улицы Валь-де-Грас до дома Генриетты на Севрской улице, с заездом на Восточный вокзал, Лори подробно описал г-же Эпсен эту сцену. Обновленный Шемино произвел на него столь сильное впечатление, что он невольно воспроизводил все его слова, подражал его резкому, хриплому голосу. Он не пригрозил г-же Эпсен: «Я от вас откажусь», — зато повторил слова Шемино о том, что люди эти слишком могущественные, что «дурить» не следует. Бедняжка и не собиралась «дурить», она была сражена, подавлена и вся трепетала от страшной мысли попасть в сумасшедший дом.