Евангелия и второе поколение христианства

Ренан Эрнест Жозеф

Но это только ретроспективные предположения. Смерть избавила Тита от испытания, которое продолжаясь слишком долго, могло оказаться фатальным для него. Его здоровье видимо разрушалось. Он постоянно плакал, как будто достигнув, несмотря на все препятствия, первого места в мире, он убедился в суетности всего. Однажды, по окончании церемонии открытия Колизея, он разразился плачем на глазах народа. Во время своего последнего путешествия, направляясь в Риету, он был охвачен тоской. Заметили, как он, отдернув занавеску носилок, взглянув на небо и поклялся, что не заслужил смерти. Может быть, это происходило вследствие упадка сил и нервности, вызванных выполнением взятой на себя роли; распущенная жизнь, которую он вел прежде, чем стал императором, дает повод думать так. Может быть, это были порывы протеста благородной души против судьбы, совершенно понятные в подобные времена. По натуре он был любящим и сентиментальным человеком. Ужасная злоба брата убивала его. Тит ясно видел, что если он не примет мир, Домициан предупредит его. Мечтать о том, чтобы, получив империю, заставить себя обожать, видеть

осуществление своей мечты и убедиться в ее тщетности, понять, что в политике доброта - ошибка и видеть перед собой зло, восставшее под видом чудовища, говорящего: "Убей меня, или я тебя убью!" - какое тяжелое испытание для доброго сердца! Тит не обладал ни жестокостью Тиверия, ни безропотностью Марка Аврелия. Прибавим к этому, что его гигиенический режим был из самых худших. Во всякое время и в особенности в своем доме в Риете, где вода была очень холодная, Тит ежедневно принимал ванны, способные убить самого крепкого человека. Все это, конечно, устраняет необходимость прибегать к предположению об отравлении для выяснения его преждевременной смерти. Домициан не братоубийца в настоящем значении слова; но он им был проявлением своей ненависти, зависти и ничем не прикрытыми стремлениями. Его поведение с самой смерти отца было поведением непрерывного заговорщика. Тит еще не совсем расстался с жизнью, когда Домициан уже приказал всем бросить его и, вскочив на лошадь, торопливо поскакал в лагерь преторианцев.

Весь мир был в трауре, но Израиль торжествовал. Эта смерть, не объясненная истощением и философской меланхолией, не была ли явным правосудием небес над разрушителем храма, над самым преступным человеком в мире. Раввинская легенда, приняв, как всегда, ребяческий оборот, имела в себе некоторую долю правды. "Злодей Тит", уверяли агадисты, умер в страшных мучениях, так как к нему в мозг попала муха. Постоянно доверявшие общественным слухам, евреи и христиане того времени верили в братоубийство. По их мнению, жестокий Домициан, убийца Климента, гонитель святых, был убийцей брата; этот факт, как и отцеубийство Нерона, послужил, как мы увидим далее, основой для новых символических откровений.

Глава 9. Распространение христианства - Египет - Сибиллизм

Терпимость, которой пользовалось христианство во время правления Флавия, благоприятствовала ее развитию. Антиохия, Эфес, Коринф и в особенности, Рим были деятельными центрам, где имя Иисуса с каждым днем приобретало все большее и большее значение и откуда новая вера разбрасывала свои лучи. Кроме исключительных эвионитов в Ватанее, у всех иудео-христиан сношения с обращенными язычниками становились более легкими день ото дня; предрассудки падали, происходило слияние. Во многих городах существовало по два пресбиториата и по два епископа, один для христиан из евреев, другой для христиан из язычников. Предполагалось, что епископы христиан из язычников были поставлены св. Павлом, епископы христиан из евреев - некоторыми из апостолов Иерусалима. Правда, в третьем или четвертом веке злоупотребляли этой гипотезой с целью выйти из затруднения, в котором очутились церкви, когда захотели установить правильную преемственность епископов, при противоречии традиции. Тем не менее, двойственность некоторых из великих церквей, по-видимому, существовала в действительности, так как обучение в каждой из двух фракций было настолько различно, что один и тот же священник почти не мог преподавать в обеих то, в чем они нуждались.

В особенности так обстояло дело, когда к различию происхождения присоединялось различие языка, как в Антиохии, где одна группа говорила по-гречески, другая по-сирийски. Антиохия, по-видимому, имела два списка последовательных presbyteri, один идеально связанный со святым Петром, другой - со святым Павлом. Оба списка были составлены тем же способом, как и список епископов Рима. Взяли наиболее древние имена тех presbyteri, которые помнили некоего Evhode, весьма почитаемого, и Игнатия, имевшего еще большую известность и поставили эти два имени во главе двух епископов. Игнатий умер в правление Траяна, а св. Павел последний раз видел Антиохию в 54 году. По отношению к Клименту, Папию и ко многим другим великим личностям второго и третьего христианских поколений: изменяли даты с целью пользоваться честью иметь учреждения и обучение, установленные апостолами.

Египет, долгое время бывший много позади в деле христианства, получил первые зародыши новой веры, вероятно при Флавиях. Предание о проповеди Марка в Александрии одна из тех позднейших выдумок, какими великие церкви пытались придать себе апостолическую древность. В общих чертах жизнь Марка нам известна, - он направлялся в Рим, а не в Александрию. Когда все великие церкви стали утверждать, что своими основателями имеют апостолов, то и александрийская церковь, ставшая уже очень значительной, в свою очередь пожелала пополнить недостаток титула благородства. А из всего апостольского персонала один Марк оставался еще не занятым. Действительной причиной отсутствии имени Египта в рассказах о Деянии Апостолов и в посланиях св. Павла было существование в Египте прохристианства, долгое время не допускавшего туда настоящего христианства. Там был Филон, там были терапевты, там существовали доктрины, настолько схожие с доктриной, созданной Иудеей и Галилеей, что Египет как бы не нуждался в последней. Впоследствии утверждали, что терапевты были ничем иным, как христианами св. Марка, жизнь которого будто бы написана Филоном. Это просто странная галлюцинация. Но в некотором смысле подобное странное смешение не вполне лишено доли правды, как может показаться с первого взгляда.

Христианство в Египте, по-видимому, долго носило неопределенный характер.

Члены старой терапевтической общины Мереотидского озера, если признать их существование, должны были показаться святыми последователями Иисуса; толкователи школы Филона, как например Аполлос, соприкасались с христианством, даже вступали в него, но не оставались в нем; еврейские авторы апокрифических книг в Александрии приближались к идеям, господствовавшим, как говорят, в совете Иерусалима. Когда евреи, охваченные подобными чувствами, слышали об Иисусе, им нечего было менять убеждения, чтобы сочувствовать их ученикам. Братство устанавливалось само собой. Интересный памятник этого особого духа в Египте представляет собой одна из сибиллийских поэм, происхождение которой с большой достоверностью можно отнести ко временам Тита или к первым годами правления Домициана. Критики с одинаковым правом могли бы рассматривать ее как христианскую, ессейскую или терапевтическую. Дело в том, что автор - еврейский сектант, колеблющийся между христианством, баптизмом и ессеизмом, но более всего он охвачен главной идеей сибиллистов, стремлением проповедовать язычникам монотеизм и нравственность под покровом упрощенного иудаизма.

Сибиллизм возник в Александрии в то же самое время, когда апокалипсический жанр нарождался в Палестине. Эти два параллельные способа обязаны своим происхождением аналогичному настроению умов. Одной из отличительных черт всякого апокалипсиса то, что он приписывается какой-нибудь знаменитости прошлых веков. В подобные времена обыкновенно господствует мнение, что ряд великих пророков уже закончился и ни один из современных не может сравняться с прежними. Что же делает тогда человек, желающий выразить свою идею и придать ей авторитет, которого не может ей дать его собственное имя? Он выбирает одного из древних Божьих людей и смело выпускает свою книгу под его именем. Это нисколько не смущает совесть подделывателя, который ради распространения идеи, казавшейся ему истинной, устранял свою собственную личность. Он был далек от мысли нанести обиду древнему мудрецу, наоборот, он считал, что оказывает честь, приписывая ему прекрасные мысли. Что же касается публики, то благодаря полному отсутствию критики, она не делала ни одного возражения. В Палестине для подобных новых откровений служили имена действительных или вымышленных личностей, пользовавшихся всеми признанной репутацией святости, как Даниил, Енох, Моисей, Соломон, Варух, Ездра. В Александрии, где евреи ознакомились с греческой литературой и где они стремились приобрести интеллектуальное и нравственное влияние на язычников, подделыватели выбирали имена известных греческих философов и моралистов. Таким образом, публика увидела Аристобула, приводящего ложные цитаты из Гомера, Гесиода и Лина, вскоре появились псевдо-Орфей, псевдо-Пифагор, апокрифическая переписка Гераклита, нравственная поэма, приписываемая Фоцилиду. Цель всех этих писаний одна и та же; проповедовать идолопоклонникам деизм и предписания, называемые noachiques, т. е. иудаизм, приспособленный для их употребления, иудаизм, низведенный до размеров природной религии. Оставляли только два-три требования воздержания, которые в глазах правоверного еврея представились бы как вполне естественные.

Сибиллы должны были невольно прийти в голову подделывателям, искавших неоспоримых авторитетов, под прикрытием которых они могли представить дорогие для них идеи грекам. В народе уже обращались маленькие поэмы, выдаваемые за кумские и эритрейские, полные угроз, предсказывающие катастрофы разным странам. Эти произведения имели огромное влияние на воображение, особенно, когда случайное стечение обстоятельств, по-видимому, подтверждало их пророчество; они были составлены размером древних гекзаметров на языке, как бы сходном с языком Гомера. Еврейские подделыватели приняли тот же размер, а чтобы усилить иллюзию у доверчивых людей, помещали то тут то там в своем тексте некоторые из угроз, считавшихся произнесенными девственными прорицательницами глубокой древности.

Апокалипсической формой в Александрии был сибиллизм. Когда еврей, друг добра и правды, этой терпимой и симпатичной школы, хотел обратиться к идолопоклонникам с предостережением и советом, он заставлял говорить пророчество языческого мира, чтобы придать своим предсказаниям ту силу, которой иначе они не имели бы. Он заимствовал тон эритрейских оракулов и старался подражать традиционному стилю пророческой поэзии греков, брал несколько рифмованных угроз, производивших сильное впечатление на народ, и окружал их благочестивой проповедью. Повторим опять, что подобный обман с добрыми намерениями не смущал никого. Рядом с еврейской подделкой классиков, подделкой, заключавшейся в том, что она вкладывала в уста греческих философов и моралистов правила, которые желала вбить в голову, начавшейся около второго века до появления Иисуса, - основался псевдо-сибиллизм, имевший в виду те же идеи. Во времена Флавиев, некий Александрин вновь предпринял перевод древних оракулов, давно прерванный, и прибавил к ним несколько новых страниц. Эти страницы обладают поразительной красотой.

"Счастливы те, кто почитает великого Бога, не сделанного человеческими руками, не имеющего храмов, которого глаз смертный не может видеть и руки измерить! Счастливы те, которые молятся перед едой и питьем, которые при виде храма выказывают протест и чувствует отвращение к алтарям, оскверненным кровью! Убийства, позорная нажива, блуд, противоестественные преступления возбуждают в них отвращение. Другие люди, преданные своим извращенным желаниям, преследуют этих святых людей насмешками и оскорблениями; в своем безумии они обвиняют их преступлениях, которые совершили сами; но правосудие Божие совершиться. Нечестивые будут низвергнуты во тьму; благочестивые, наоборот, поселятся на плодородной земле, Божий Дух даст им жизнь и милость".