Евергетин или Свод богоглаголивых речений и учений Богоносных и Святых Отцов
Шрифт:
5. Однажды святой сидел в своей келье, и на ногу ему сел комар и впился. А святой от боли прихлопнул его, когда тот уже напился крови. Затем, принеся покаяние за свою мстительность, святой наложил на себя такую епитимию: пошел в дальнюю пустыню на скитское болото, где комары большие, как осы, так что своими жалами пронзают даже кожу кабана. Там он прожил нагим шесть месяцев, и так был искусан комарами, что все его тело распухло от волдырей. Когда он вернулся, его не узнали и только по голосу поняли, что перед ними Макарий Великий. Некоторые, видя его и не ведая ничего о подвиге его, думали, что он страдает слоновой болезнью: такое превеликое мужество показал страдалец Христов!
6. Когда он услышал
— Прошу тебя, господин мой, возьми меня в свой монастырь, сделай монахом.
— Ты уже старик, — ответил Пахомий, — сможешь ли ты выдержать подвиги? Братья здесь с юности преуспевают, хотя и берут на себя большие труды, потому и переносят все тяготы монастырской жизни. Тебе уже столько лет, а подвиг монастырский — сплошь тяготы и искушения, ты с ума начнешь сходить и возвратишься опять в мир, начнешь нас злословить и себе навредишь много.
Пахомий не взял старца в монастырь. А он сидел у ворот без пищи семь дней. Пахомий, узнав об этом, вызвал его и повторил ему прежние слова. Макарий ответил:
— Возьми меня, авва, а если я не смогу поститься и трудиться, как братья, тогда повели изгнать меня из монастыря.
Пахомий принял Макария и ввел его в число братьев (всего братьев в монастыре было тысяча четыреста человек, такое число сохраняется до сего дня). Приближалась Святая Четыредесятница.
Святой Пахомий возложил на братьев различные подвиги. Один должен был продолжать есть каждый вечер как обычно, другой есть через два дня (только в воскресенье, понедельник и четверг), третий через пять дней (т. е. только в субботу и воскресенье), кто — то всю ночь стоять на молитве, а днем сидеть за работой. Каждому был дан подвиг по его рвению и силе. А Макарий, замочив себе множество ивовых прутьев, сел в укромной келье и до наступления Пасхи не ел даже хлеба, не пил воды, не разминался, не присаживался. Только по воскресным дням он съедал немного сырой зелени (и то, думаю, делал он это, чтобы считать, что ест, и не впасть в превозношение). Он не разговаривал ни с кем, ни с малым, ни с великим, но жил молча, внимал самому себе и, плетя корзины, молитвенно беседовал неотступно с Богом в сердце своем.
Когда братья заметили стойкость Макария, то пришли к Пахомию и спросили:
— Авва, откуда ты привел этого бесплотного, который стал для нас живым осуждением? Или прогони его или же сегодня мы уйдем от тебя.
Пахомий Великий, узнав о том, что старец совершал подвиг, превышающий человеческие силы, стал молиться Богу открыть ему, кто этот муж, показавший такую стойкость. И ему было открыто, что это монах Макарий.
После этого откровения Пахомий подошел к Макарию, взял его за руку и привел в храм. Облобызав святого, он воскликнул:
— Ты ведь Макарий, зачем ты таился от меня? Много лет я желал тебя видеть, потому что много был наслышан о тебе. Благодарю тебя, что поставил на место моих чад, чтобы они не превозносились своим подвигом. А теперь, прошу тебя, возвращайся к себе. Довольно ты наставил меня и всю братию, молись о нас.
Попрощавшись с Пахомием и братией, Макарий возвратился в свою келью.
7. Этот небесный человек мне рассказывал: «Я решил, что пять дней ум мой не будет отдаляться от Бога и думать о чем — либо материальным, но только внимать Богу, погрузившись в премирные созерцания. Рассудив так, я заперся в келье, и ворота во двор тоже запер, чтобы не откликаться, если кто — нибудь
Так я провел два дня и до того разозлил беса, что он обратился в пламень огненный и сжег все вещи вокруг меня в келье. Даже циновка, на которой я стоял, и та вспыхнула. Мне уже показалось, что огонь и на меня перекинется, и от страха на третий день я отступил от премирного созерцания и вернулся к созерцанию мирских вещей и к материальным помыслам, чтобы то созерцание не стало мне поводом к превозношению.
В Египте по дороге в Скит есть гора под названием Ферми. На ней поселилось до пятисот подвижников. Среди них был и Муж по имени Павел, знаменитый монах. За долгое время подвига он стяжал такой образ жизни: никогда не работал, не вел дела, ничего ни от кого не брал, за исключением дней, когда ел, но его делом была непрерывная и непрестанная молитва. Он по памяти совершал триста молитв в день. У него за пазухой были камешки, и с их помощью он считал молитвы, бросая с каждой молитвой один камушек на землю.
Как — то Павел зашел к Великому Макарию, прозванному Горожанином, и сказал:
— Авва Макарий, во мне мучительная тоска.
Тот попросил его сказать о причине тоски. И Павел рассказал:
— В деревне живет дева, которая совершает подвиг вот уже тридцать лет. О ней мне рассказывали, что ест она только по субботам и воскресеньям, а в те пять дней, которые не ест, прочитывает семьсот молитв. Узнал я об этом и расстроился: мужчины по природе превосходят женщин телесной крепостью, а больше трехсот молитв прочесть я не могу.
— Вот уже шестьдесят лет как я монах, — ответил Макарий, — и все это время моим уставом были сто молитв в день, а в остальное время я зарабатываю себе на еду и беседую с братьями, надеюсь, даю им хорошие советы. Но совесть меня не осуждает за нерадивость, а ты триста молитв произносишь, и совесть тебя осуждает. Очевидно, ты молишься не в чистоте сердца. Ты можешь и больше молиться, но не молишься.
Фивейский аскет Дорофей жил в пяти верстах от Александрии в пустынном месте. О нем я слышал от святого Исидора, пресвитера, отвечавшего в александрийской церкви за прием странников. К нему я пришел сначала с просьбой о пострижении. Он пошел со мной за город, привел к аскету Дорофею и передав меня ему из рук в руки, попросил возложить на меня монашеские послушания.
Старец Дорофей вел очень суровую жизнь: целый день, даже в полуденный зной, он ходил по приморской пустыне, собирал камни и строил из них кельи, которые по телесной немощи могли построить себе не все. Я спросил его:
— Зачем ты так делаешь, отче. Ты уже так стар, зачем убивать свое тело невыносимым зноем?
— Не солнце меня убивает — я сам себя убиваю, — ответил старец.
Он съедал шесть унций хлеба в день, иногда прибавляя немного зелени, и выпивал небольшую кружку воды. Бог свидетель, никогда я не видел, чтобы он вытягивал ноги или сидел без дела на циновке или кровати. Всю ночь он сидел и плел веревки из пальмовых веток, чтобы прокормиться. Вот, думаю я, какого подвига он достиг. Но от других подвижников, которые с ним были хорошо знакомы (а у него были и ученики), я узнал, что он с молодых лет придерживался такого образа жизни: никогда не ложился спать, но только во время работы или еды ненадолго закрывал глаза, так что бывало, если во время еды его слишком клонило ко сну, то кусок хлеба выпадал у него изо рта.