Евгений Шварц. Хроника жизни
Шрифт:
Меня все время беспокоит твоя болезнь. Ты, наверное, лежишь там сейчас одна. Что ты без меня? Как? Больше никогда без тебя уезжать не буду. Посылаю ещё вырезку. Та была из Вечерней газеты, а это из самой большой «Зари Востока». Целую тебя, моя родная. Женя».
3 августа в этой газете были помещены портреты всех ленинградских писателей, но не сделанные в Грузии, а то ли переснятые с их книг, то ли привезенные ими с собой про запас.
«7 августа.
Дорогой мой Котик, пишу тебе со станции Джугелли, в трех часах езды от Кутаиси. Мы приехали сюда вчера. Через несколько часов едем дальше. Жизнь становится все интересней и интересней. Утром мы выехали из Боржома, чтобы к трем часам попасть на ту самую Джугелли, где мы сейчас находимся. Боржомский поезд опоздал. Мы приехали на станцию
И вот мы поехали. Дорога (Тифлис — Батум) — красивее всех, что я видел. Огромные тоннели, которые я разглядел впервые в жизни как следует, стоя на площадке электровоза. Пропасти. Крутые спуски. Невероятные закругления. Скалы. Реки. Леса. Ехали быстрее пассажирского поезда, но все-таки, когда приехали на станцию Джугелли, было уже темно. Итак, первое впечатление — на электровозе по тоннелям и мостам и так далее.
Второе: здесь, в Джугелли, нас ждали с утра. Здесь огромный завод — ферро-марганцевый. Встречают. Приветствуют. Везут на завод. Здесь — гигантские электрические печи. Расплавленный металл, который льется из печей в формы. Грохот. Искры. Пламя. Дальше — третье впечатление: нас везут с завода на концерт. Девушки в национальных костюмах под управлением вежливого старика поют грузинские песни. Эти песни меня страшно трогают. Чуть не до слез. Зал (рабочий клуб) — неистовствует. Все песни бисируются. Четвертое впечатление — нас везут ужинать. Кормят моим любимым слоистым мингрельским сыром. Цыплятами. Говорят речи. (Кстати — я пью очень мало и совсем не говорю речей. Не могу! Не хочется! Смотрю и слушаю.).
Затем нас ведут в гостиницу, где нас ждут постели. День так набит событиями, как видишь, что мы засыпаем мгновенно. Просыпаюсь со свежей головой и чувствую себя почему-то необычайно здоровым.
Иду с нашим спутником, грузинским поэтом Каладзе, на реку. Сады, виноградники, тополя. Мост через реку пешеходный, висячий — держится на стальных канатах, прыгает под ногами. Идем по берегу к роднику. Пьем воду — очень вкусную, холодную. Сидим на камнях, смотрим на другой берег. Там чей-то дом с большим садом, с балконом. Над ним и вокруг него такие же дома, вокруг каждого сады. Каладзе рассказывает мне о великом грузинском полководце Георгии Саакадзе, о деревнях, о мингрельских обычаях. Все это интересно. Потом идем домой, и я сажусь писать тебе письмо, пока за нами не прислали машины, чтобы ехать смотреть деревни, колхозы и совхозы.
Вот так я живу, Кот мой дорогой. В Боржоме на меня напала тоска. Горы со всех сторон давят. Ты далеко. Наверное, больна. Наташка далеко. Я далеко.
Со станции Хашури я тебе телеграфировал. Неужели ты не получаешь телеграмм? Неужели не ответишь в Кутаис, где я пробуду два дня?
Все хорошо, все интересно — в голове масса материала, но все-таки без тебя я жить не могу. Пиши мне так же часто, как я тебе. Помни меня. Целую тебя, родная. Твой Женя».
Из каждого места Каладзе давал телеграммы в следующий пункт назначения, чтобы делегацию встречали со знаменами. Ленинградцы не знали, куда деваться от неловкости. Каждая встреча начиналась с банкета. И на каждой трапезе читались стихи.
<13.8.35.>
«Дорогой мой, маленький мой, Котик мой, пишу тебе из Батуми. Это, Котик, рай. Если будут у нас деньги, мы приедем обязательно сюда. Здесь настоящий юг, которого я ещё не видел. Огромный бульвар, весь засаженный огромными магнолиями в цвету, пальмами. Ботанический сад. Весь город асфальтирован. Роскошные магазины и столько зелени, что города не чувствуешь. Пишу в номере с большим балконом. На балконе две большие пальмы и огромные красные цветы, названия которых не знаю. Сегодня были на зеленом мысу и в Чакве — это чайная плантация. Видел я, как собирают чай с маленьких кустов. Собирают молодые листья. Старые не годятся. Потом мы были на чайной фабрике. Это чистое большое
Сегодня мы купались. Но прибой такой, что плавать нельзя было. Котик, я каждый раз убеждаюсь, что лучше моря ничего нет. Я его забываю, а увижу — и ахаю. Из сада ботанического смотрел и поражался. Очень синее.
Мы, Котик, завтра, 14-го уезжаем в Тифлис. 15-го утром будем там. Неужели не будет письма от тебя? Получив твою телеграмму в Кутаисе я было повеселел. А теперь смотрю, восхищаюсь и боюсь. Что-то вы там без меня делаете? А? Кот?
Сегодня утром проснулся, вспомнил, как ты меня раньше любила, вспомнил, что ты раньше говорила, и расстроился. Не будешь ты меня больше так любить. Теперь я у тебя свой, домашний, а раньше, дружок ты мой маленький, как ты меня любила, как ты меня ласкала, что говорила.
А впрочем — люби меня как хочешь, только не бросай меня. Я о тебе думаю все время. Как увижу что-нибудь, так хочется это и тебе показать. Если бы не было стыдно, — все бросил бы и приехал. Но не приеду. Может быть, ты будешь меня больше любить.
Котик, родной — как твое здоровье? Если бы ты поправилась! Как бы мы с тобой дружно жили! Счастливо жили бы.
До свидания, моя девочка.
Из Тифлиса поедем в Хевсуретию. Их Хевсуретии ненадолго в Армению, и наверное, всё. Целую тебя, солнышко. Люби меня! Женя».
«18/ VIII. <Тифлис>
Дорогой мой Кот! Не писал тебе 4 дня. Выяснялось, поедем ли мы в Армению или нет. Армения отпадает, потому что там 10-го съезд всех писателей по вопросу о сборнике к 15 годовщине. Ехать нам до съезда — нелепо. Ждать до 10-го — невозможно. Туда поедет новая бригада, а мы домой. Так что скоро увидимся. Очень рад твоим письмам. Письмо от 12 пришло сюда 16! Вот как скоро!
Возможно, что у меня примут здесь сценарий. Если да — я останусь в Ялте и выпишу тебя туда. Если нет — приеду прямо домой. Пишу коротко — сейчас уезжаем в Кахетию с Табидзе и французскими писателями. Выяснилось это внезапно. Спешу. Целую тебя. Очень скучаю. Женя».
В то же время по Грузии путешествовали французские писатели Шарль Вильдрак и Люк Дюртен, которые присоединились к ленинградцам. В эту поездку поехали с писателями ещё и Паоло Яшвили, Симон Чиковани и Платон Кешелава.
Возможно, не сохранились письма, а быть может, Евгений Львович думал, что вернется раньше, чем они придут в Ленинград, и потому не писал жене после второго выезда из Тифлиса в Кахетию. Несколько подробностей удалось узнать у Льва Левина. Он рассказал, что когда они путешествовали по совхозам Алазанской долины, «Карло нас спаивал, в тайне разбавляя свое вино водой. Однажды мы засекли его. «Ну погоди, где будет водка мы тебе отомстим…». Возили нас на открытых хлипких машинах (козликах). В Гори председатель Горисполкома говорил: «Я царствую в этом маленьком городе с большой гордостью», за каждого поднимал бокалы и всех называл «великими»: «Кацо великий драматург Яков Горев, кацо великий поэт Виссарион Саянов, кацо великий детский писатель Евгений Шварц…».
А когда уже было выпито за Сталина, за Берию, который тогда был первым секретарем Грузии, за всех нас, Яшвили предложил выпить за птичку. «За какую птичку?» — спросил Табидзе. Оказывается, когда мы проезжали какой-то мост, «на нем сидела птичка, которая первой приветствовала наших гостей! Так выпьем же за эту птичку». И мы пили за птичку. А водка нашлась только в Батуме, в гостинице». Отомстили ли ленинградские писатели грузинским, я тогда не сообразил спросить. А спросить об этом сейчас уже не у кого. Так что здесь у нас пробел.