Евгения, или Тайны французского двора. Том 2
Шрифт:
«Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, – проговорила твоя мать. – Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому».
Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: «Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему», потом обратилась ко мне: «Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и
Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.
– Она – моя мать! – вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.
– Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!
– Отец, – пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.
– Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!
– Я буду любить тебя больше, чем прежде, – проговорил юноша, – я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.
Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.
Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.
Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.
На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.
– Совершенно неслыханное зверство, – произнес он глухим голосом.
Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.
– Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?
– Принца Камерата убили!
– Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?
– Был ли ты на празднике в Фонтенбло?
– К чему этот вопрос?
– Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?
– Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.
– Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!
– Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?
– Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и
С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.
– По приказанию Евгении… – прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.
– Точно так, Рамиро! Она одна виновата!
Молодой офицер, точно в припадке безумия, сделал несколько шагов назад; тело его дрожало; он задыхался, грудь его высоко поднималась.
– Пресвятая Мадонна, что с тобой? – испуганно вскричал Хуан, подбегая к своему другу.
Рамиро не мог отвечать – он страдал невыразимо; Хуан не подозревал, что Евгения была его мать.
– Ничего, это пройдет… Это самая мучительная минута моей жизни, – прошептал Рамиро, – не спрашивай причин и не беспокойся обо мне! Известие это не убьет меня! Горе тому, чье рождение не беспорочно!
– Понимаю, – отвечал Хуан, – я разделяю твою участь, – своей жизнью я обязан греховной любви, – соединимся же еще теснее и станем вместе бороться с бурями жизни.
– Не сердись на меня, Хуан, если я с тобой расстанусь, но, что бы ни случилось, будь по-прежнему моим другом.
– Я не тронусь с места, Рамиро, мне кажется, что ты замышляешь что-то ужасное…
– Когда жизнь обращается к нам своей темной стороной, то разве смерть покажется ужасной?
– Самоубийство – самое ужасное из всех преступлений; скажи мне, неужели ты замышляешь лишить себя жизни?
– Да, Хуан, я задумал совершить это.
– Безумный! Страх и отчаяние выдали тебя. Подумай о небе, посмотри на меня, мужайся, старайся примириться с жизнью!
– Ты не знаешь, какой хаос у меня внутри! Оставь меня, Хуан! Меня окружает гибель и проклятие! Та женщина, по воле которой умертвили принца Камерата, – моя мать!
Глубокая страшная тишина наступила вслед за этими словами; только теперь понял Хуан все отчаяние Рамиро.
– Иди, оставь меня одного, я покончу с жизнью! Иди, Хуан, расстанься со мной, чтобы никогда больше не свидеться. Бывают такие страдания, которые забываются только в могиле.
Глубоко тронутый Хуан раскрыл объятия и привлек к себе на грудь своего друга.
– Будь тверд, – проговорил он, – прибегать к смерти, когда жизнь представляет мало веселого – мысль недостойная тебя, мой друг! Нет, смело, отважно смотреть в глаза всем невзгодам жизни – вот твоя цель, твоя задача. Только собственная вина может привести нас в отчаяние, проступки же других мы обязаны мужественно сносить и искупать!
– Хуан, Хуан, твои слова возвышают и оживляют меня!
– Смерть не спасет нас, Рамиро, она преграждает нам путь к спасению! Взгляни на природу, на небо, усеянное звездами и внемли внутреннему голосу! Борись и побеждай – эту же цель и я поставил себе.