Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Райнер Сильвен

Военные любили порассуждать и о социализме, но в этом социализме с привкусом портупеи рабочему отводилась роль переодетого солдата, призванного выполнить свой национальный наряд, задание на который дает армия.

К началу 1951 года аргентинская армия незаметно загнивала от безделья. Подарки, которыми осыпал ее Перон, превосходили, разумеется, подарки всех предыдущих правительств, но не могли заменить практической деятельности. Театральная напыщенность стала для военных жизненной необходимостью.

* * *

Южноамериканские армии, утратившие

свою историческую миссию со времен войн за независимость, всегда импонировали коррупционерам у власти. Так же, как старатели, не нашедшие золота в реках, устраивались на службу, чтобы обеспечит себя, так и бездействующие военные устраивались на службу, питаясь бульоном диктатур. Сам Христофо Колумб, оставшийся в одиночестве перед своими подчиненными, которые были недовольны скудостью добычи, крушением мечты, заведшей их столь далеко, распределил между ними земли и позволил обратить индейцев в рабов.

Оккупация Испании Наполеоном и капитуляция короля Фердинанда перед захватчиком позволили богатым креолам потребовать свободы. Зажиточные испанцы, родившиеся вдали от родины, не желали больше служить королевству, эмиссары которого регулярно прибывали сюда лишь затем, чтобы отдавать высокомерные приказы и забирать взамен львиную долю доходов. Но народные массы, находившиеся в подчиненном положении на протяжении веков, оставались мертвым грузом, противостоящим не далекому и абстрактному врагу, а тем, кто их использовал: богатым муниципальным советникам, упорно желавшим сбросить испанское ярмо.

Так Бовес, белый авантюрист, движимый ненавистью к богачам, объявил себя предводителем мулатов в Венесуэле. Во главе своих орд, вооруженных копьями, он истреблял целые семьи, взламывал со своими всадниками двери церквей, куда укрывались республиканцы, вознося молитвы. На одном балу он приказал расстрелять всех мужчин, потом заставил женщин танцевать друг с другом, затем казнил и их, а закончил бойню музыкантами.

Неимущие авантюристы становились союзниками испанской монархии, потому что хотели уничтожить богатых, даже республиканцев и освободителей. Королевские каудильо, вышедшие из народа, становились при этом жестокими эксплуататорами огромных стран. Своими шпорами они загоняли страны в кровавый феодализм.

После смерти Боливара, великого освободителя, окончательно разгромившего испанских колонизаторов, убравшихся восвояси, освободительные армии на захотели расформировываться и, потеряв смысл существования, встали на путь грубого насилия. Освободительные армии превратились в личные гвардии разнузданных солдафонов.

Мельгарехо приводил на банкеты своего коня, заставляя помощников обслуживать животное первым, подавать коню еду на серебряном блюде.

Отныне каждый генерал хотел обладать священными правами президента страны, единственной наградой, которую считал достойной своих сомнительных услуг. Войны возродились с развлекательной целью. Для солдат независимости снять военную форму было равносильно кастрации.

Перед смертью Боливар, сокрушенный своим идеалом, воскликнул: «Те, кто послужил революции, взбороздили море…»

Казалось, став независимой, эта пустыня хранила тоску по замкнутому

миру, требовала феодализма, как формы звериного братства. Удары, наносимые каудильо, были отеческими ударами. Они мешали мысли развиваться. Жестокость устанавливала свои границы. Стремление созидать разбивалось об облака, без конца плавающие в безбрежности.

Военные правили, отдавая отчет в своих действиях лишь огромной тени на коне. Народ был надежно отстранен от раздела добычи. Иностранные компании — в основном американские — принимались эксплуатировать земли этих стран, находя среди генералов-президентов ловких посредников, абсолютно преданных, но в обмен рассчитывающих на прочную поддержку. Генералы Латинской Америки стали жиреющими посредниками в героической военной форме.

10

Счастье не улыбнулось аргентинским военным в 1951 году. Во время бесконечных национальных праздников они оставались второстепенными статистами, постоянно уступая место голодранцам-дескамисадос. Искусно лавируя и лучезарно используя чужие мысли, Перон в конце концов сам стал армией. Тысяча восемьсот аргентинских семей, владевших территорией, превышающей территорию Англии, Бельгии и Нидерландов вместе взятых, не потеряли ни дюйма своих угодий, хотя генерал время от времени бросал угрозу перераспределения земель.

Перон со своей профессиональной белозубой улыбкой оставался единственным символом национального величия. Он обращался к нации на языке, который мог бы звучать в заново окрашенной казарме. Ни одна женщина, отмечал он, не оказывала влияния на суперменов истории. Он жестко настаивал на этом тезисе. Но военных больше не устраивал этот генерал в паре с женщиной, окруженный подстриженными комнатными собачками, с бесчисленными драгоценностями и гардеробом маньяка-коллекционера, с тщательно выверяемыми по двадцать раз на день улыбками, с молниеносной любезностью. Военные считали, что их предал, буквально по евангелию, один из своих…

Военные не желали больше терпеть и эту женщину, которая каждый вечер неизменно появлялась в Каса Росада, у которой любое упоминание о церкви или армии вызывало досаду, укол в сердце.

Пленительная дама слишком часто появлялась вместо шефа, раздавая людям подачки, как кусочки сахара своим собачкам…

* * *

Старый генерал Молина дал понять Перону, что армия готова повернуться к нему лицом, если он перестанет возиться с этой бывшей певичкой из мюзик-холла. Его коллеги утверждали, что благотворительные акции Эвиты лишают правительство Перона всяких признаков мужественности…

Как только Эвита учуяла настроения военных, у нее появилась навязчивая идея: оказаться лицом к лицу с Молиной, потребовать от него отчета, заставить объясниться. Молина отказывался от любых приглашений в Каса Росада. Тогда Эвита решила настигнуть старого генерала в его уединении. Она отправилась одна в штаб-квартиру, где заперся этот старый брюзга.

Предупрежденный о проклятиях Эвиты, генерал распустил слух, что совершенно не боится ее.

— Если эта бабенка попробует приехать в Кампо де Майо и выбросить меня на улицу…