Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
Шрифт:
Логично, что человеческий мозг естественным образом цепляется за странное и неожиданное, поскольку предсказуемое и без того присутствует в ожиданиях, которые ведут человека по жизни; новости о странном и неожиданном могут свидетельствовать о том, что нам гарантирована корректировка ожиданий. Но одно из свойств странного и неожиданного зачастую состоит в отсутствии правды. Так что если они имеют предпочтительный доступ к нашему мозгу, ложь получает преимущество, пусть и мимолетное, перед истиной. В первые дни после терактов 11 сентября 2001 года широко распространилась история о том, как один человек, находившийся на самом верху одной из башен-близнецов, выжил, съехав вниз по лавине осыпающихся обломков. Эта история выглядела настолько невероятной, что прямо-таки убеждала нажать кнопку «переслать» в программе электронной почты, и как многое невероятное, она была ложной.
Разумеется, в дальней перспективе истина зачастую оказывается уже обутой, и люди по прибытии радостно встречают ее. И действительно, если притягательность неожиданных новостей не была бы уравновешена притягательностью известий, переживших придирчивое изучение, типичный предок человека не прожил бы настолько долго, чтобы успеть стать предком современного человека. Представьте себе местного мудреца, живущего 200 тысяч лет назад и утверждающего, что поедание какой-либо ягоды приносит бессмертие. А теперь представьте, что первые два человека, последовавших совету мудреца, пали замертво. Гены, посоветовавшие поверить этому совету и убедившиеся, что делать этого не стоило, погибли вместе с частью вида, в то время как гены, которые убеждали мозг принять во внимание такое свидетельство, остались в генофонде. Естественное для человека уважение к свидетельствам, — причина, по которой надо как следует постараться, чтобы убедить кого-нибудь, что один плюс один равно трем, а вода течет снизу вверх.
Но некоторые убеждения труднее подвергнуть проверке, чем эти два. Трудно проверяемые убеждения могли удачно вписаться в процесс культурной эволюции, давший начало религии. И действительно, религиозные верования охотников-собирателей, как и религиозные верования в целом, состоят преимущественно из притязаний, не поддающихся проверке на фальсификацию. Народ хайда, коренные жители северо-западного побережья Северной Америки, застигнутые в море в шторм пытаются умилостивить соответствующих богов (косаток), выливая в море чашку пресной воды и кладя немного табака или оленьего жира на весло [1097] . Несомненно, многие возвращались из плаваний, сообщая, что эти меры не дали им утонуть. Но явно никто и никогда не объявлял, что, несмотря на принятые меры, все-таки утонул.
1097
Murdock (1934), р. 256.
Конечно, те же религиозные убеждения можно подвергнуть более очевидному испытанию. Если жители Андаманских островов правы и если растапливание воска и вправду приводит к грозе, тогда строгий запрет на растапливание воска полностью искоренит грозы. Но как можно быть уверенным в том, что в дни, предшествующие грозе, никто в деревне не растопил ни капли воска или не занимался другой «грозовызывающей» деятельностью — например, шумел во время пения цикад?
Лазейки обнаруживаются и в современных религиях. Когда молишься о том, чтобы кто-нибудь выздоровел, и этот человек не выздоравливает, молитва перестает вызывать доверие. Но у религий обычно есть способы объяснения подобных неудач. Возможно, тот, кто молится, или сам пациент совершил некий тяжкий проступок, и болезнь — это наказание Божье. Или просто пути Господни неисповедимы.
Следовательно, можно ожидать, что в беспощадном зверином мире культурной эволюции выживут следующие типы мемов: утверждения, (а) в которых есть нечто странное, удивительное, парадоксальное, (б) объясняющие источники удач и неудач, (в) в которых есть то, что вызывает у людей ощущение способности повлиять на эти источники, (г) природа которых такова, что их трудно подвергнуть конкретной проверке. В этом свете рождение религии уже не кажется мистикой.
Но неужели у нашей тяги к странностям нет пределов? Одно дело — верить, что человек может выжить, скатившись на землю вместе с оползнем из обломков разрушенного небоскреба. И совсем другое — заодно с инуитами (глава 1) верить, что внезапное отсутствие дичи — дело рук капризного божества, живущего на дне моря. Другими словами, «человек, кусающий собаку», при всей своей маловероятности выглядит правдоподобнее, чем «Бог, кусающий человека».
Повелитель обезьян
Но в действительности идея личного бога или духа, который по своей прихоти отбирает у людей еду или мстительно мечет молнии, пользуется поддержкой эволюционирующего человеческого
Это утверждение отчасти спекулятивно — и да, с трудом поддается проверке. У нас нет способа понаблюдать за нашими предками до появления человека один, два или три миллиона лет назад, когда благодаря естественному отбору способность ясно представлять себе причинно-следственные связи только развивалась. Тем не менее есть способы пролить свет на этот процесс.
Прежде всего, мы можем понаблюдать за своими ближайшими родственниками, шимпанзе. Мы произошли не от них, но у шимпанзе и людей в не слишком отдаленном прошлом (4-7-миллионнолетней давности) имелся общий предок. Скорее всего, шимпанзе похожи на этого общего предка гораздо больше, чем люди. Шимпанзе — вовсе не образцы наших предков, живших около 5 миллионов лет назад, но достаточно близки к ним, чтобы кое-что прояснить.
Как доказал приматолог Франс де Валь, в сообществе шимпанзе прослеживаются довольно четкие параллели с человеческим обществом. Одна из них упомянута в названии его книги «Политика у шимпанзе». Группы шимпанзе образуют коалиции, альянсы, самый могущественный из которых получает приоритетный доступ к ресурсам (а именно — к ресурсу, который имеет значение в дарвиновском смысле: к половым партнерам). Естественный отбор наделил шимпанзе эмоциональными и когнитивными инструментами для участия в политических играх. Один из этих инструментов — предвидение будущих поступков конкретного шимпанзе на основании его поведения в прошлом. Де Валь пишет о вожаке, альфа-самце Йероне, который столкнулся с растущей враждебностью бывшего союзника Люта: «Он заранее чувствовал, что отношение Люта меняется, и знал, что его положение под угрозой» [1098] .
1098
de Waal (1982), p. 98.
Можно поспорить о том, действительно ли Йерон осмысливал происходящее так же четко, как предполагает де Валь. Но даже если шимпанзе еще не доросли до однозначных выводов, то уже близки к ним. Если представить себе, как усложняется их политика (становясь похожей, допустим, на человеческую), как они приобретают сообразительность (почти как люди), мы вообразим организм, который эволюционирует, начиная осознанно обдумывать причинно-следственные связи. А источником связей, о которых будут думать организмы, являются другие организмы, потому что место действия причинно-следственной связи — социальная арена. Когда в этой сфере происходит что-то плохое (например, вызов, брошенный альфа-позиции Йерона) или что-то хорошее (союзник, приходящий Йерону на помощь), плохое и хорошее случаются ввиду действий другого организма.
Разумеется, и хорошее, и плохое в мире шимпанзе может быть разным: засуха, обильный урожай бананов и т. п. Однако нет причин думать, что шимпанзе хоть сколько-нибудь осознанно ломают голову над этими событиями — пытаются предвидеть засухи так, как предвидят поступки своих ближних. Как и нет причин полагать, что наши предки, которые еще не были людьми, действовали иначе. Вероятнее всего предположить, что когда естественный отбор создал ментальный аппарат для предсказательного обдумывания причинно-следственной связи, эту связь вызывали ближние, наши предки, которые еще не были людьми. (А он меня не ударит? А она от меня не уйдет?) Более того, когда наши предки впервые начали обсуждатьпричинно-следственную связь, то, скорее всего, их собеседниками были те же ближние. (Почему ты меня ударил? Ты знаешь, почему она от меня ушла?)
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
