Эволюция. Темная сторона жизни

Берия Сергей

— Так вот и я подумал — на черта нам холодильник полный мертвецов? — Наиль скалил зубы. — Дай, думаю, на всякий пожарный, вот этому пожарному ручку отрублю, этому ножку, кого наручниками сковали — для смеху, значит. Прикинь, он очнется, а на руках и ногах — наручники, — татарин вытащил из-за плеча топор, протер зазубренное сияющее лезвие тряпочкой.

— Еще колья пришлось рубить, чтоб уж наверняка. Устал, — признался он. — Много дармоедов. Нечего и Гавриле дармоедом становится. Ишь, чего удумал…

Саша сморщился, словно внезапно заболели зубы. Вот это да… Даже сказать нечего — одни эмоции. Мясниками, значит, решили подработать. Этими, как их, экзорцистами,

антинекромантами. Устали они. И, с другой стороны, правильно сделали. А Гаврила вот как рассердится! Да и пусть сердится, подумаешь, решил судьей в последней инстанции стать. Его кто просил? Сами бы разобрались. А вот бы и не разобрались — злорадно шепнул внутренний голос. Кишка тонка разобраться. Дураком родился — рабом бы помер, еще и благодарил — ах, какое у нас государство, хоть пенсию назначило, дети-то не могут родителей прокормить. Самим бы прокормится…

— Смотри, каких красавцев привели, — радостно переключился Наиль, указывая на пятерку тяжеловозов, привязанных к бетонным столбам ограждения. Александр невольно залюбовался «владимирцами». Каковы звери! Хвосты торчат фонтанами, бабки толщиной в Шпаковский торс, копыта — со сковородку.

— Десантура, наверно, их на ипподроме конфисковала. А мы во внутреннем дворе нашли, с телегами…

— Что в телегах? — спросил Саша.

Улыбка погасла на губах Наиля.

— Патроны, Искандер, патроны, — серьезно отозвался татарин.

Утром Шпаков понял, что никакой работы, скорее всего, не будет. Вокруг грузовика суетились люди, половина — не знакомые, в маскхалатах, с топорами и ножами, с автоматами. Подсумки топорщились от магазинов.

— Надолго машину берешь? — хмуро спросил Сергей Сашу.

— Туда и обратно. Час, не больше, — отозвался тот.

Шпак тяжело вздохнул:

— Положат вас.

— Мы уже больше положили, — напирая на «уже» крикнул Наиль.

— По коням, — визгливо рявкнул татарчонок, вскочил на подножку, и вся ватага, в облаке сизого дыма, с шумом и гамом двинулась в город.

— Я тяжеловозов беру, — тоже крикнул Сергей, но потом махнул рукой — все равно не услышат.

Надевая уздечку на первого, громадного, фыркающего чуть ли не огнем, Шпаку пришла в голову удачная мысль. До того, как они починили картофелеуборочный комбайн, у них была копалка. Простая и надежная, на два ряда. Для нее и ВОМ — вал отбора мощности — не нужен. Цепь шла от редуктора на ось транспортных колес. А если запрячь в копалку тяжеловоза? Даже не одного — в одиночку точно не потянет, да и неудобно посреди гряды ему идти — а сразу двух? Это тебе не «арабы», не «дончаки», а живая машина, «владимирец» весом в тонну, и еще неизвестно: кто перетянет — он или одноименный трактор.

Шпаков не стал запрягать коня в телегу, сразу пошел за вторым. Немного пришлось повозиться с упряжью, пока на глаза не попалась продольная тяга от дискового плуга. Потом Сергей сам выкатил заброшенную копалку. Прикинул, закрепил дюймовыми болтами и отошел, с удовольствием оценил работу.

Такая копалка за день могла поднять шесть гектар. Все, считай, управились, только ищи — куда схоронить. Ведь двадцатое августа — а картошка уже размером с кролика попадается. Не к добру, не к добру, мотал лохматой головой Шпак, с удовольствием слушая, как скрипит и сотрясается земля под могучей поступью коней. В этом был он весь — огромный, наивно гордящийся своей мощью, человек, способный поднять передок трактора, подбросить вверх не пятидесятикилограммовый, но девятипудовый мешок зерна, как раньше, как встарь разгружали баржи. Его сила не была взрывной, не потрясала воображение. Она, силушка, просто жила в нем, и чем тяжелей груз, тем сильней становился Сергей, как дизельный двигатель — без нажатия на педаль газа, да и нет у дизелей, по правде говоря, никакого «газа».

Жми на этого человека, дави, хоть бетонную плиту положи — и с изумлением заметишь, что эта плита продолжает тихонечко двигаться, а Шпак, уходя в землю по колено, набычив шею, вздувшуюся венами, кряхтя и постанывая — но все равно прет неподъемную никому другому тягу. Серега как-то хотел даже запатентовать «способ быстрой ручной уборки сена». Суть состояла в следующем: Саша, Наиль и Андрей граблями стаскивали сено в валок, а Шпак становился один на конец поля, брал вилы и сталкивал гряду к другому концу, к дороге. Нечто невероятное, неподвластное разуму было в этом зрелище: человек, стелясь над землей, сопя паровозом — идет, почти ползет, быстро перебирая ногами, а перед ним не копна, не скирда — стог сена, огромный, невообразимый. Сергей знал, что нельзя останавливаться, сколько раз уже было — остановишься, а потом даже не представляешь, как такая гора могла двигаться…

— ….оружие… забыл…, - матернулся Шпак, разворачивая бравую «двойку». Вспомнив об автомате, Сергей вспомнил, как Гаврила наказал ему «позаботится о Чжао». Или «присмотреть за Чжао»? Чего за ним присматривать, не ребенок, пятеро сыновей, три дочери и остальных родственников до кучи… Теперь Шпаков вспомнил точно:

«Сергей, побольше внимания к Чжао».

Что хотел сказать Гаврила? Что имел в виду? Сашка как-то обронил, что эти «сверхчеловеки» говорят только то, что важно, что нужно, не занимаются болтовней. Ладно, думал он, поверим, тем более что и сам не любил заниматься пустопорожним переливанием слов. От лишнего километра ноги не отвалятся. Честно говоря, нехорошо это, стыдно и плохо. В глаза узкоглазые смотреть больно. Ведь это он, Сергей, после четвертой или пятой «проверки документов», после погромов, после щенячьего визга и плача взрослых мужчин, угрюмого молчания женщин, после лающих команд, под которые сжигались нехитрый скарб, хлеб, рыба (тогда Чжао еще занимался рыбой), забирались последние деньги, а некоторых увозили — на день, на два, после чего они, молчаливые и побитые — возвращались, чтобы снова и снова — работать.

Наиль рычал от бешенства, Андрей белел, Сашка глушил водку, а Сергей… После пятой (теперь он вспомнил точно) «проверки» Сергей пошел к Чжао, и, стараясь не смотреть в глаза, сказал, что отказывает в аренде, и лучше бы вам, вообще, того, съезжать завтра… Они съехали послезавтра. Недалеко, правда, но теперь хоть не приходилось унижаться перед зверями и фашистами с российским флагом на левом плече, с оскаленным медведем — на правом. С глаз долой, из сердца вон. Кто же знал, что с них все и начнется? С самых слабых, с бесправных, живущих на развалинах будущей больницы?

Сергей на всякий случай застопорил копалку, пошел к одноэтажному серому «дому». Он еще и не дошел, как за окнами, забитыми досками, началось движение, шевеление, кто-то ругался, визжали дети. Шпаков зашел, громко стуча сапогами. Китайцы жались по стенам, молитвенно сложили руки на груди, кивали с застывшими улыбками, лопотали. Сбоку выскочил Чжао, в лохмотьях, в руке зажаты жалкие десятки, заговорил — не поймешь, то ли русский, то ли китайский…

— Чжао, это же я, Сергей! — громко сказал Шпак. — Ты что, не узнаешь меня? Вы же у нас жили! Мы же с вами вместе работаем!

— Серрей, да, Серрей, Чжао хороший. Документы в порядке… Работаем.

— Чжао, мне Гаврила говорил вас проведать…

Старый китаец моментально затих. Пропали шепотки, прекратились униженные поклоны, люди смотрели на Шпака во все глаза.

— Гаврила очень плохой, — неуверенно произнес Чжао. — Сергей?

Шпаков чуть не расхохотался. Выходит, что это правда! Видно, для китайцев все русские и вправду на одно лицо. Тем более что он заявился в маскхалате, перетянутый портупеей, дурацкий автомат на плече.