Эволюция. Темная сторона жизни
Шрифт:
— Сколько времени? — спросил Александр.
— Одиннадцать, — отозвался кто-то из «стачечников».
— Еще в одно место заедем — и хватит на сегодня, — сказал Саша. — Наиль, что стоишь? Разливай водку.
Татарин ухмыльнулся, развернулся на каблуках, мужики торопливо расступились перед ним. Наиль открыл один из шкафов, с все той же усмешкой достал из темного нутра пару початых бутылок коньяка, схватил стаканы.
— Нюх у меня, — похвалился он.
Вкуса Саша не почувствовал, только жжение, и твердый ком, что застрял в горле, провалился в желудок. Артемич, сидевший рядом, засосал свой стакан одним махом. Александр встал, подошел к креслу во главе стола, ногой отпихнул бывшего губернатора. Хотелось почувствовать — что такое настоящая власть, какой у нее вкус, какова на ощупь? Ему вдруг представилась картина, как наяву, как будто сам присутствовал.
Но что есть эта грязная игра по сравнению с той, в которую играет Саша? У него нет грязи — только кровь, и он тоже выбирает врага, но время назначает сам, а еще лучше бывает, когда время само приходит, подхватывает, и единственное, что можно сделать — это направить движение в нужную сторону. Александр встал, отошел от кресла, сел рядом с Артемичем.
— Ты знаешь, Гаврила к нам на завод приходил, — внезапно сказал старик, и Саша понял, что рассказ ведется для него. — Пришел на утреннюю смену, в спецовке. Сказал, что документы потом принесет. Поставил я его на расточку, к Артему, в помощники. Еще помню, он на зенкера посмотрел, и… В общем, видел я, что не наш это человек, не такой он, фашист что ни на есть натуральный.
— Почему фашист? — Саша не понимал — к чему этот рассказ? Надо убираться из этого проклятого места, бежать, спасаться…
— Ты слушай дальше, — Артемич откашлялся. — Видел я фашистов. Я ведь в сорок первом родился, застал. Их, пленных, на наш завод посылали. Отдельной бригадой, человек десять. Я тогда еще сопляком был, бегал поглазеть. Фашистов всегда на самую ответственную работу ставили. Наши кирпич самосвалом разгружали — а они руками. Немцы, понимаешь, фашисты. И этот — как немец, лишнего движения не сделает. Потом, конечно, когда узнали, понабежали — начальство, охрана, в наручниках Гаврилу повели. Производство закрытое, сам понимаешь.
— К чему ты это? — нетерпеливо спросил Саша.
— Ты слушай, глупых вопросов не задавай, — поучал старик. — Если бы эти немцы в сорок первом к нам в Нечерноземье пришли, да без оружия… Мы бы что, их бы стали гнать? Стали бы воевать, убивать их? — Артемич разошелся, повысил голос. — Да хоть сто миллионов приходите, живите мирно, землю поднимайте. Ан нет, понимаешь, государство. Граница, право, значит, на определенность, законы разные, все разное. Им головы запутали и нам запутали. Вот и положили мы друг друга миллионами. И вот сейчас, я же вижу, понимаю. Пришел человек — так живи, работай. Но ведь не дают. Бумажки нужны, документы, везде нельзя, а где можно? Он что, на завод воровать пришел? Да мы после него на расточке две недели зенкера не меняли, кулачки не центровали. А? А его — в наручники. Воровать пришел — в наручники, помогать пришел — в наручники… Да только промахнулись маленько, недодумали. Новое время настает, да? Саш, ведь все изменилось, не только электричество…
Артемич сгреб Александра за грудки, глаза старого наладчика горели недобрым огнем.
— Изменилось, — ответил Саша и отодрал старческие руки от себя. Потом сказал с угрозой:
— Артемич, я тебе что говорил? Сторожи грузовик, не вылазь… А ты что? Я тебе не начальник, чтобы уговаривать да выговорами стращать. Еще раз подведешь — пулю получишь. Кулибин спинозовский, из говна деланный… По коням, ребята…
В дверях он поймал Наиля за рукав:
— Ты зачем это сделал, урод?
Татарин зарычал от бешенства:
— Слушай меня. Ты мне не мешай. Взял соху — не говори «не могу».
Вырвался, пошел дальше, только кинул через плечо:
— Я, Сашок, хочу, чтобы у тебя руки чистыми остались…
Еще один философ, мать его так и эдак…
В «Агробанк» они ворвались страшно. Орали изо всех сил, свистели, били стекла, с жестким матом рвали все на пути, и не экономили патроны. Охрана, наверно, даже не поняла, что произошло.
— Быстрей! — орал Александр, понимая, что надо еще быстрей, пусть не успеют опомниться, пусть не поймут — что случилось… Дверь с ноги — очередь в очкарика за столом, очередь в девчонку — под столом. Странно, ведь ни один компьютер не работает — чего они здесь собрались, паучье племя? Видно, ждали, мозговали, пытались приспособиться. Упыри, а не люди.
Сапогом в спину, сбил с ног, ствол к башке — мозги на полу.
— Ищите начальника! — заорал Саша.
Одна из дверей закрыта. Написано «Директор».
— Здесь, тварь, — осклабился Наиль. — Затаился, падла. Живым?
Саша прицелился в замок.
— Рикошет, — предупредил татарин.
Поздно, раньше надо было думать.
Замок после трех выстрелов разворотило, но дверь держалась, и Сашка, ощерясь, всадил очередь в косяк. Пыль скрипит на зубах — стальная махина поддалась, Денис — укладчик вырвал ей железные зубы, с громом распахнул. Здесь, здесь директор! Высокого крупного человека в зеленом костюме-тройке схватили, вывернули руки, повели в коридор, не слушая что говорит, пьяные от крови. Поставили на колени, лицом к стене.
— Погоди, дай я, — сказал Александр. Шум уже утих, лишь в конце коридора, в какой-то из комнат переворачивали столы и били оргтехнику.
— Привет, — сказал Саша. — Повернись. Помнишь меня? Ну и черт с тобой, запомни лучше, что я скажу.
Если начал — доводи до конца, не разгильдяйствуй, не разглагольствуй — говорил внутренний голос. Нельзя — упрямился разум. Я же плохой, я же убийца, палач, сверхчеловек без разума. А они, те, кого предстоит убить — считают себя хорошими, добрыми, справедливыми, умными, белыми и пушистыми. Вот поэтому плохие парни во всех фильмах объясняют им, божьим одуванчикам — за что они должны умереть. Вот Александр знает, за что готов умереть. А эти — не знают, даже не догадываются. А казалось бы — чего проще? Ведь Саша готов жизнь отдать за свою семью, за жену и дочь, за друзей, за самого себя, наконец. И если кто-то или что-то угрожает тебе — напади первым, устрани опасность. Если кто-то хочет выгнать твою семью из дома — убей его. Хочет отобрать заработанные деньги — убей. Хочет, чтобы ты сидел в тюрьме — убей всех, как можно быстрей, пока они не добрались до тебя, будь сильней, быстрей, жестче. Остальные — слизняки, отравляют тебя, опутывают словами, моралью, законом, сажают на цепь, хотят, чтобы служил. Но ты — не собака, чтобы служить. Ты — человек.
— Встань, — приказал Александр.
Ух ты, какой здоровый! Выше Шпакова, шире в плечах, да только вот Андрюха все равно весит больше, потому что в Шпаке — сила, а в этом — просто видимость.
— Сколько ты весишь? — спросил Саша и заметил недоумение в глазах жертвы.
— Сколько весишь? — внешне спокойно, но на грани с бешенством повторил он вопрос.
— Девяносто восемь…
Не ошибся. Не человек — просто оболочка, похожая на человека.
— Слушай, что я скажу. Я слышал, читал, мне говорили… Банки — это хорошо. Банк — это быстрые деньги. Банк — это кредиты, проценты, надежно, мать-перемать, как в банке. Все замечательно, все довольны. Да только не сходится. Пока работал на заводе, получал гроши — я не знал вас. А потом решил — хватит с меня. Вот этими руками — построил дом, мастерил мебель, пахал землю. Работал на себя, что зарабатывал — отдавал таким же трудягам — пусть даже в садик, в больницу. И вот, узнаю, что я кому-то чего-то должен. Кому, за что? Не знаю. Не понимаю, — Саша старался говорить четко, внятно, без мата. Раз пришло время — он тоже станет философом.
— И тогда пошел к вам. Клялся, умолял, выпросил деньги — но не просто так. Трактора, моими руками собранные, дом наш, земля наша — и в секунду вашим оказалось. И требуете — еще и еще. Не хочу понимать! Когда работал на других — имел гроши. Стал работать на себя — ничего не имею, зато должен всем. Как так получилось, почему? Думаешь, я за ответом пришел?
Директор смотрел сверху вниз. Он уже надеялся. Если сразу не убили, значит и потом — не посмеют, испугаются, ведь его отец — прокурор района, брат — депутат…