Евпатий

Курносенко Владимир

— А, Юра! — выпустив в двери белый, пахнущий эвкалиптом парок, открыл ему Паша. — За-ходь! — Над короткими цветными трусиками пузо Паши напрягалось плотным безволосым барабаном.

Он тотчас исчез, а Юра, поставив на лавку сумку, начал раздеваться.

В раздевалке пахло водой, тем же эвкалиптом и ещё чем-то кисловатым, не то застарелым водочным перегаром, не то потом!

В углу два молодых человека в белых отглаженных рубашках играли в карты. На Юрино приветствие они ответили молчаливыми, но исполненными достоинства сдержанными кивками.

«Вот

оно значитца как!» — неопределенно подумалось Юре. Ему не шибко глянулась баня с чужими, но жаль было раньше времени терять свой, редкий теперь, хороший настрой.

В холле-предбаннике стоял посередине бильярд, в углу телевизор, а у противоположной дверям парилки стены сантиметров на семьдесят от пола возвышался широкий деревянный помост. На нём, по-видимому, можно было делать массаж, мануальную терапию или ещё что-нибудь, и на нём, на его краешке, обхватя руками давно не стриженную голову, сидел, задумавшись, Илпатеев, старый Юрин дружок.

— Здоров! — толкнул его Юра в плечо.

— А! Здорово, Юра... — тою же, что и Паша, улыбкой осветился тот.

Юра осторожно выразил недоумение, что-де не многовато ли одежды в раздевалке на крючках, и Илпатеев, усмехнувшись, ввёл его в курс дела.

Призаводской НИИ, где Паша завлабом, дабы иметь деньги, создаёт своё малое предприятие. Паша прочится в директора этого МП, но всё не так-то просто, имеются препоны, помехи и всякое такое. Посему решено заручиться поддержкой самого Малек-Аделя. Не слыхал он, Юра, про такого? Слыхал? Ну вот. Паша должен Малек-Аделю понравиться, а их с Юрой задача усиливать ощущенье непреднамеренности и всеобщего товарищества... К тому же Юре и самому это может пригодиться, и Паша сие учёл. Сейчас все в парной, но скоро, наверное, выйдут...

— Это Емеля устроил, — заключил Илпатеев бесстрастно. — Тоже нечто, вероятно, рассчитывает поиметь.

— А Паша? — глупо переспросил Юра.

— А что Паша-то? — лицо Илпатеева сделалось злым. — Паше ныне деваться некуда! Семья, жить надо... Да и от Семёна он зависит.

— М-да-а-а! — выпячивая и подбирая губы назад, усваивал не без напряжения Юра. — Вот оно значитца теперича как!

Когда из одной из парных (другая была холодная) вышли гуськом Семён, Паша и восточного типа темнолицый мужчина со шрамом от угла рта, Юра поднялся, протягивая навстречу руку.

— Привет, Юрок! — схватил её своей потной возбуждённый до неестественности Семён. — Вот, знакомься, Шавлат Санчебеевич, это и есть наш доцент Троймер! Я рассказывал вам.

Темнолицый со шрамом спокойно, по-хозяйски оглядел Юру небольшими умными глазами.

— Шавлат, — подал полусовочком широкую, влажно розовеющую изнутри ладонь. — Рад познакомиться.

Юра, бормотнув имя и что он тоже рад, притронулся с опаской к этой страшной чужой руке.

— Ну ладно, мужики! — приобнял Юру сзади Илпатеев. — Вы сходили, теперь наша очередь, — и повлёк, утянул потихоньку Юру за собой в парилку.

Там обнаружилось ещё двое молодых людей повышенной мускулистости, только эти были в чёрных плавках

и с ещё более старательно непроницаемыми лицами. На приветствие они ответили знакомым Юре кивком.

Илпатеев, не пробуя доски на температуру, сходу уселся на верхнюю плоскость у противоположной к молодым людям стены, а Юра остался стоять внизу, моргая и подняв брови от растерянности.

— Не знаешь, как сыграли вчера? — поднял он к Илпатееву сизое в полумраке лицо.

— Не-ка! — отозвался сверху Илпатеев. — Я ж не смотрю.

Молодые люди, одновременно поднявшись и продолжая хранить многозначительное безмолвие, спустились с полков и вышли мимо посторонившегося Юры вон.

— Гляди, — изумился Юра. — Одэколоном пахнет!

— А как же! — откликнулся Илпатеев. — Комильфо а ля де пруаз. Мелик-паша вон отпрыска в МИМО собирается поступать. Ну а не поступит, ты сгодишься на худой конец.

«Ну и что такого?» — подумал Юра про себя. На приёмных у них было негласное правило: плюс один. Абитуриент, сын, дочь либо ещё кто-то близкий своему брату-преподавателю или иному работнику института, получал на балл выше обычного рядового. И Илпатеев говорил Юре, что это «всё равно низость», а Юра думал, что это не низость, а жизнь.

Когда они возвращались в холл, общество оказалось рассредоточенным у накрытого а ля фуршет столика подле телевизора, оно выпивало и закусывало, предлагая Юре с Илпатеевым присоединиться. Юра с Илпатеевым присоединились.

— А настоящая его фамилия знаешь как? — обращаясь как бы к Паше, но не к Паше, разумеется, дорассказывал что-то Семён. — Эптштейн! Не-не, искренне тебе говорю! Снаружи, понимаешь, Пышкин, а изнутри Эптштейн.

— А твоя? — чуть покосившись на Юру, бесцветным голосом и тихо, без заботы, услышат или нет (ибо услышат), обронил внезапно Малек-Адель.

Все разом замерли. Как будто, накрывая разговор, тишина пролилась из опрокинутого Малек-Аделем сосуда.

— Хэр Ымельянов, батонэ! — вытягиваясь шутейно во фрунт, с запозданьем нашёлся Семён.

— Батонэ, это у грузин, — не двигая лицевыми мышцами, всё тем же бесцветным пустым голосом разъяснил отец города, — а тебя по-русски Емелей зовут. Емелька-дурак, да? По щучьему велению, по моему хотению... сделай, Малек-Адель, услугу другу. Так, да?

И, вероятно, довольный и остроумьем своим и знаньем русского фольклора, Малек-Адель засмеялся, выказав снизу покрытые железом клыки.

— Нет, ваш-сият-тство! — пунцовея ещё больше и без того распаренной репой-физиономией, мужественно продолжал Семён неполучающуюся игру. — Емелька Пугачёв! Русский бунтарь, потрясатель царского трона, буревестник революций... Но можно и... Сёма.

— «Сёма» на еврея будет походить, — не сводя с него косящих чуточку глаз, продолжал бандит, — а ты курносый, белобрысый, грубый... Ну какой из тебя Сёма?

Бестембровый, не привыкший, видать, к долгим речам голос всеяминского пахана навевал Илпатееву мысль о каких-то повымерших было ящерах-ихтиозаврах, бронтозаврах и птеродактилях.