Евпраксия
Шрифт:
— Потому как аугуста в сёдьмый день... император преставился...
Евпраксия стояла как громом поражённая. Не могла понять до конца. Даже улыбнулась невольно:
— Что за чепуху ты городишь? Как — преставился? Быть того не может. Кто тебе велел меня огорчать?
Иудей развёл костлявые руки:
— Мог бы обмануть, но зачем? Говорю, что знаю.
— Да неужто убили? Или захворал?
— Нам сие неведомо. Слухи были, повредился в уме, а затем почил в Бозе.
Ощутив дрожь в коленях, русская присела на ближайшую
— Господи, неужто?.. — прошептала она. — Императора нет на свете? Боже мой... Одна!.. Вот теперь уж точно одна!.. — И, лишившись чувств, повалилась наземь.
Девять лет до этого,
Австрия, 1097 год, весна
Паулина, живо собирайся! Надо ехать! Слышишь, Паулина?
Евпраксия в дорожном плаще с откинутым капюшоном поднималась по лестнице и звала служанку. Немка вышла заспанная, тёрла кулаком правый глаз, левым же смотрела на хозяйку в недоумении.
Ехать? Да куда ж ехать на ночь глядя?
— Не сейчас, понятно: завтра на рассвете. Герцог мне даёт провожатых до Штирии.
Помогая госпоже снять накидку, Паулина задала вопрос:
— А до Штирии этой далеко?
— День езды, не больше. Тётка моя проживает в замке Агмунд.
— Стало быть, жива?
— Герцог говорит, что жива. После смерти сына — бывшего короля Венгрии — без конца молится и уже построила два монастыря.
— Значит, при деньгах.
— Ну, само собой. Всё-таки была королевой, а затем — королевой-матерью. Кое-что скопила, я думаю.
— А чего обретается не в Венгрии, а в Штирии?
— Потому что на троне её недоброжелатель.
— М-да, — заметила Паулина, — у царей это вечная история.
Все свои пожитки собирали недолго, потому что пожитков было немного, и уже за полночь легли, но княжна никак не могла успокоиться, продолжала рассуждать вслух:
— Если тётя Настя меня не примет, то поеду дальше на Русь.
— Отчего же ей вашу светлость не принять? — отзывалась немка, откровенно зевая.
— Ну, во-первых, мы же не знакомы. Ведь её отдали за венгерского принца лет за двадцать пять до того, как я появилась на свет. Во-вторых, может быть наслышана о моём разрыве с императором Генрихом.
— Если и наслышана — что с того? Вы не виноватые, это даже Папа Римский признал. Генрих — сущий дьявол. Кто с ним уживётся?
— Ты не понимаешь! — восклицала Опракса. — Тётя Настя может защищать Генриха. Несмотря ни на что!
— Это почему?
— Потому что сын её покойный был женат на ком — знаешь?
— Нет. На ком?
— На сестре Генриха!
— Господи, помилуй!
— То-то и оно. Тётя Настя, убегая из Венгрии от врагов, долго проживала при дворе императора. Не исключено, что немецкое ей теперь дороже, чем русское.
— Нет, ну всё-таки вы — родная племянница,
— Я надеюсь тоже...
Помолчали. Паулина спросила:
— А сестра эта — стало быть, невестка вашей тётушке, — где сейчас живёт?
— Знать не знаю, ведать не ведаю.
— С братом не дружна?
— Нет, по-моему. Он о ней всегда отзывался с пренебрежением. Говорил, что жадная и сластолюбивая... Впрочем, Генрих никого из сестёр не жалует. И вообще никого не любит, кроме себя.
— Ой, ну в вашей-то светлости он души не чаял.
— Разве это любовь, Паулина? Если бы не чаял души, поступал бы иначе...
Задремали только под утро. А едва прокричали петухи и на башне замка герцога Австрийского протрубили в рог, надо было вставать. Неожиданно попрощаться с Опраксой прибыли Балдуин Лотарингский и его оруженосец Густав Верзила. Граф, сойдя с коня, поклонился ей и поцеловал руку. Улыбаясь, сказал:
Пожелайте же нам победы, несмотря на то что считаете наш Крестовый поход неправедным.
Евпраксия ответила, тяжело вздохнув:
Я желаю вам остаться живыми. Ни один Иерусалим не дороже жизни.
Молодой человек запальчиво произнёс:
— Нет, напротив! Иерусалим превыше всего!
Евпраксия сморщила нос:
— Что ж, останемся каждый при своём. И не будем ссориться напоследок.
— Хорошо, не будем. Да хранит вас Господь в пути, сударыня, а Пречистая Дева Мария пусть дарует вам счастье.
— Благодарствую. Кланяйтесь брату от меня. Мы всегда относились друг к другу с нежностью. Если бы не Готфрид... то есть, я хотела сказать, если бы не герцог де Бульон, я бы никогда не выбралась из Италии. Вы меня спасли.
— Он и я были рады услужить вашей светлости...
В это время Густав с Паулиной обменивались шуточками, и украдкой, чтобы госпожа не увидела, немка поцеловала бургундца в щёку. Тот захохотал и сказал:
— Вот отнимем у сарацин Гроб Господень, завоюем Землю обетованную, и тебя выпишу в Иерусалим.
— Ой, да больно надо было! — с деланным пренебрежением покривилась служанка.
— Как, совсем не надо? — удивился Верзила.
— Ни на грош. Ваша милость на мне ведь не женится.
— А тебе обязательно надо, чтоб женился?
— Для серьёзной жизни — конечно. А для пустяков — для чего ж выписывать? Пустяков и тут предостаточно.
— Вот неблагодарная! Я-то думал осчастливить тебя.
— Вы меня уже осчастливили. Дальше — не судьба.
Вскоре кавалеры вскочили в сёдла и умчались к своим войскам. Рыцари и волонтёры из Бургундии, Лотарингии, Швабии и Баварии двигались на юго-восток, чтобы влиться в армию крестоносцев, зимовавших на подступах к Константинополю. А княжна со служанкой и пятёркой всадников, посланных в сопровождение от Австрийского герцога, направлялись на юго-запад, через Венский Лес, в Штирию.