Евпраксия
Шрифт:
— Паулина? Служанка? Вы готовы пренебречь зовом императора и остаться с горничной, нагулявшей пузо со своим любовником?
— Паулина мне больше чем служанка. Мы почти подруги. Я обязана ей стольким, что и перечислить нельзя. Я её никогда не брошу. И тем более в таком положении. — Повернулась и теперь уже окончательно удалилась.
Королева пробормотала:
— Вот свинья! Лучше бы действительно отравить её мышьяком.
Там же, шесть месяцев спустя,
Штирия, 1098
Евпраксия, окончательно убедившись, что письмо от Генриха было настоящее, тем не менее не решилась возвратиться к супругу. Раны не зажили, страхи не улетучились. И потом, она не могла забыть, как он поступил с Бертой, первой своей женой... правда, нелюбимой... но ведь это не повод для убийства!.. Словом, никуда не поехала. И всё время продолжала терзаться: может быть, напрасно? Может, поступила по-детски, потеряла шанс на семейное счастье?
Тётя Настя сказала так:
— Не переживай, дорогая. Если он действительно любит, то пришлёт сюда за тобой людей, чтобы увезти в Гарцбург.
— Да, а если вдруг пришлёт, чтобы умертвить?
— Не придумывай ерунды. Генрих — человек безрассудный, взбалмошный, но отнюдь не дурак. Избавляются от врагов или же от тех, кто стоит поперёк дороги. Ну а ты больше не представляешь для него никакой опасности. Всё, что могла плохого, ты уже совершила на церковном соборе.
Паулина разрешилась от бремени в ночь с 4-го на 5-е декабря 1097 года, без особых мук, словно рожала не в первый раз, и произвела на свет крепкую, здоровую девочку, с волосами и двумя нижними зубами. Ксюша стала ей крестной матерью. Имя выбрали поистине звёздное — Эстер.
А в конце января у Анастасии Ярославны начались постоянные головокружения, зачастую сопровождавшиеся потерей сознания. Опухоль давила на сонную артерию, кровь с трудом поступала в мозг, и возникло кислородное голодание. Женщина почти не вставала с постели. Состояние её ухудшалось с каждым днём.
Как-то престарелая королева позвала к себе Ксюшу, а служанок удалила из спальни. И проговорила слабеющим голосом — даже не из боязни оказаться подслушанной, просто в силу немощи:
— Скоро я умру... нет, не возражай и не утешай: это очевидная вещь... Скоро я умру, и Агмонд перейдёт к Юдите... вместе со всем имуществом и деньгами... я не стала переписывать завещания, а тебя в нём нет...
— Тётушка, не надо. Я сама пока ещё в состоянии...
— Не перебивай. Мне и так слова даются с трудом... Значит, в завещании ты не упомянута. Это даже к лучшему, чтобы у Юдиты не возникло поводов для интриг... Без меня она тебе приюта не даст. И попросит удалиться скорее... Не сопротивляйся. А когда станешь уезжать, поверни направо от реки Мур, к озеру Нейзидлер-Зё. У дороги увидишь часовню Святого Варфоломея. У часовни — дуб... Если будешь копать в трёх аршинах к востоку от него, то найдёшь сундучок... Всё, что в нём, твоё. Не благодари. Ты мне сделалась
Королева-мать умерла 9 марта. Упокоили её в склепе замка после соответствующих погребальных церемоний, а затем помянули скромным ужином, проведённым для узкого круга приглашённых. На другое утро, встретив Евпраксию за завтраком, новая владелица Агмонда заявила:
— Ну, теперь, надеюсь, вы уже покинете наши стены?
— Несомненно, сударыня. Вы дадите мне провожатых?
— Да, но только до границ Штирии.
— Как, а дальше?
— Поступайте, как знаете. Я и так делаю для вас больше, чем положено... исходя из того, как вы опозорили императора.
— Он меня простил.
— Он простил, а я нет. Честь моей семьи выше милосердия брата.
— Хорошо, можете вообще не давать охраны. Только об одном я хотела бы попросить вашу светлость: разрешите Паулине остаться. У неё на руках трёхмесячная малышка, и ребёнок не вынесет всех превратностей моего путешествия.
Но Юдита не вняла её словам:
— Ничего не желаю знать, у меня своих челядинок много. Вот ещё придумали! Нежности какие! Дети простолюдинов никогда не болеют. Или живут здоровыми, или умирают. Чем суровее обстоятельства, тем они становятся крепче.
Спорить с ней было бесполезно.
Двое суток спустя русская княжна со своей прислужницей выехала из замка. Двигались неспешно, и спелёнутая лоскутным одеяльцем Эстер не выказывала признаков недовольства. Трое конников всё же сопровождали повозку до границ Штирии. Миновав отроги Венского Леса, повернули направо — к озеру Нейзидлер-Зё, как указывала тётя Настя. Тут, на въезде в Бургенланд, стражники их покинули, сухо попрощавшись. Из мужчин остался только кучер Хельмут. Повернувшись с облучка к женщинам, он сказал:
— Радуйтесь, что я не ушёл. Ведь Юдитка приказала и мне вернуться.
— Ах она змея! — от души обозвала её Паулина. — Чтоб она лопнула от злости! Чтоб ей пусто было, дряни этакой!
Евпраксия ответила:
— Нет, с другой стороны, посуди сама: почему она должна быть ко мне сочувственной? Я ведь столько огорчений принесла её брату.
— Он вам — больше.
— Трудно подсчитать...
— И потом, разве Юдита не христианка? Не обязана помогать ближнему своему? Проявлять милосердие даже и к противникам?
— На словах — конечно...
— В том-то всё и дело, что в натуре семейка Генриха — сплошь безбожники и христопродавцы!
Ксюша возразила:
— Как, а матушка Адельгейда, старшая сестра? Я жила у неё в обители очень хорошо.
— Ну, не знаю, не знаю, ваша светлость, только яблоко от яблоньки завсегда рядом падает.
Хельмут обернулся опять:
— Далыне-то поедем? Или здесь заночуем?
Евпраксия кивнула:
— Едем, едем. Знаешь, где часовня Святого Варфоломея?