Евпраксия
Шрифт:
Папа сидел неподвижно, и казалось, действительно спал. Наконец снова приподнял беки и ответил твёрдо:
— Нет, сие немыслимо. Снять анафему мы не можем.
— Почему, я не понимаю?
— В католическом мире это будет истолковано дурно. На слуху у всех — ваши разоблачения на Пьяченском соборе. Я там был. До сих пор помню шок, потрясение, пережитые мною. Справедливый гнев. И затем — удовлетворение от возмездия, от решения Папы Урбана Второго. Ибо еретик должен быть наказан! А теперь? Что же получается? Сняв анафему,
Сжав переплетённые пальцы, киевлянка спросила:
— Даже если Генрих Пятый добровольно откажется от права инвеституры?
Слабо улыбнувшись, он проговорил:
— A-а, так вы наслышаны о предмете спора... Очень хорошо. Если Генрих Пятый добровольно откажется от права инвеституры, мы провозгласим его императором. Но вопрос о покойном кесаре будем решать отдельно.
Ксюша встрепенулась:
— Можно ли надеяться в этом случае на благоприятный исход?
У Пасхалия брови встали домиком:
— Ах, на всё воля Божья, дочь моя... Знаю лишь одно: погребение бренных останков сих может произойти нескоро. Вряд ли в нынешнем или даже в следующем году. Страсти должны улечься. Люди — угомониться. Острота конфликта — сгладиться и забыться.
Время лечит. Надо потерпеть. — Он взглянул на неё, словно неживой, — тускло, безразлично. — А теперь ступайте. Будьте благословенны. Да хранит вас Господь. — И опять протянул ей руку — для прощального поцелуя.
Низко поклонившись, женщина покинула залу. Ей навстречу бросился Герман:
— Получилось? Нет?
Евпраксия, пройдя мимо, устремилась по галерее прочь и не говорила ни слова, несмотря на вопросы архиепископа, следовавшего за ней. Распахнула двери балкона, вышла на свежий воздух, запрокинув голову, встала и дышала долго, смежив веки, насыщая кровь кислородом. Чуть порозовела, приходя в себя. Лишь потом заметила рядом немца. Разлепила губы и печально произнесла:
— Сей исход был предопределён. С самого начала! — С отвращением бросила: — Вельф, Пасхалий, Матильда — все они заодно. Ничего не делают просто так. Лишь в обмен на уступки его величества!..
Герман развёл руками:
— Потому что движут ими не принципы, не идейные убеждения, а обычный, хладнокровный расчёт.
Оба стояли молча, хмурые, убитые. Было холодно, зябко, влажный ветер долетал с реки, шевелил их волосы. Простиравшаяся перед их глазами долина выглядела блёклой, неприкаянной, по-осеннему обезлюдевшей.
— Что же остаётся? — вновь заговорил Герман. — Ехать в Рим за Папой — не имеет смысла. Надо плыть во Франкфурт. Убеждать короля сделать шаг навстречу противникам.
Евпраксия, оборвав размышления, вздрогнула и сказала быстро:
— Нет-нет, это без меня.
Собеседник забеспокоился:
— Как — без вас? Я же не могу... Нет, помилуйте!
—
Тот дотронулся до её плеча:
— Потерпите ещё немного. Сядем на корабль, поплывём по Рейну, там вы отдохнёте, развеетесь. Надо уметь проигрывать. Выждать, отступить, затаиться, чтобы наступать снова...
— Больше не хочу. Я простилась с Генрихом — это главный итог моего визита. Бог нам даровал нашу встречу. А бороться, интриговать — не моя стезя.
Герман прогудел:
— Вы не смеете оставить его непогребённым!
Посмотрев на епископа, Адельгейда спросила:
— Что вы предлагаете? Поселиться в Шпейере, точно Удальрих? Жить при мёртвом теле? Ждать годами волеизъявления Папы? Нет, увольте. Это не по мне. Я желаю возвратиться домой.
У него опустились кончики губ:
— Значит, мы расстанемся?
Ксюша отвела глаза:
— Вероятно, да.
— Вы меня убиваете, ваша светлость.
— Погодите об этом. После договорим.
По закону гостеприимства, герцог Вельф вышел попрощаться. Он поцеловал руку киевлянке, ласково заверил:
— Не волнуйтесь, милая: рано или поздно ваш покойный супруг будет похоронен. Просто сейчас не время.
— Никогда не думала, что такие вещи бывают кстати и некстати.
— Где политика, всё возможно.
По брусчатке спустились к пристани. Стали спрашивать, кто в ближайшее время отправляется в сторону Мангейма. Вдруг один из хозяев пришвартованных судов, по одежде и облику еврей, задал вопрос на ломаном русском:
— Я имею счастий видеть Евпраксий?
У княжны ёкнуло под ложечкой:
— Да, ты прав, милейший. А откуда знаешь?
— Я есть зять рабби Шварц — Лейба Чёрный. Так? А зовуть меня, значить, Йошка.
— А не ты ли, Йошка, отвозил моё письмо Генриху Четвёртому прошлым летом?
— Нет, не я, только Лейбы сын, но мы ехать вместе.
— Вот ведь как бывает! Тесен мир... А когда и куда ты следуешь, Йошка?
— Нынче в полдень плыть на север — повезти вино в польский Гданьск, через Рейн, Северное море...
— А меня с собою мог бы прихватить? Расплачусь как следует.
Иудей расплылся:
— О, какой платить! Я без платы брать. Потому что честь.
— А его высокопреосвященству тоже можно?
— Почему не можно? Повезём. Места хватит всем.
Ксюша, повернувшись к священнику, перешла на немецкий:
— Едем, святой отец? Доплывём до Франкфурта, а потом видно будет — вместе или порознь.
— Я хотел бы вместе.
— Вместе веселее, конечно.
По пружинящим деревянным сходням поднялись на борт. Евпраксия казалась весёлой, с интересом смотрела на мир, иногда смеялась. Вроде камень упал с её души. Архиепископ удовлетворённо сказал: