Евпраксия
Шрифт:
Но праздничное время обмена любезностями иссякло. И пора было спросить российскую княжну, готова ли она к подвигу во имя будущей жизни в новой семье, в новой стране, которая должна стать её второй родиной. И через день после приезда княгини Оды Евпраксию повели в замковую капеллу. В замок был приглашён патер из штаденского храма отец Шидгер. Евпраксию подвели к мраморному изваянию Пресвятой Девы Марии, и княгиня Ода повела речь:
— Родимая, ты должна помнить о том, что ещё в Киеве был разговор о том, что тебе придётся принять новую веру. И тогда ты проявила мудрость, сказала, что Всевышний у нас един, и дала согласие. Не изменилось ли что-либо и, может быть,
— Нет, тётушка, мне нечего сказать иного, я в прежнем согласии.
— Славно. В тебе крепок дух слова. Но вот патер Шидгер спрашивает, готова ли ты... не мешкая пойти в учение и постичь тайны священных символов католической веры, открыть свою душу для вхождения в неё молитв и псалмов?
Евпраксия замешкалась с ответом. Она считала, что вхождение в новую веру будет проще, что её приведут в храм, окропят святой водой, наденут на грудь новый крест, гам и делу конец. Ан нет, путь к новой вере шёл через тернии. Что ж, она знает, что такое терпение и упорство. Слава богу, матушка Анна достаточно о том позаботилась. Потому она готова к движению и познанию. Евпраксия улыбнулась Оде:
— Я всё одолею, тётушка. Тебе не будет за меня стыдно.
— Верю, достойная внучка Ярослава Мудрого, — ответила Ода и попросила пастора: — Святой отец, напомни символы веры, я же донесу их до княжны.
— Я исполню твою волю, дочь моя. Но прежде дай знать будущей крещаемой о сути смертных грехов. И ежели есть в ней помыслы греховные, дабы избавилась от них. Упаси её Господь от корня всякого зла: гордыни и тщеславия, зависти и гнева, уныния и скупости, чревоугодия и расточительности, а с ними непослушания, чванства и ненависти.
Княгиня Ода слово в слово перевела всё сказанное пастором. И Евпраксия восприняла сие с неприсущим ей спокойствием и хладнокровием. Не было в ней ничего, о чём вещали уста старого и по всему доброго пастыря. Ответила она коротко:
— Святой отец и вы, матушка Гедвига и тётушка Ода, дух мой не пришлёт зла.
После этих слов Евпраксии пастор и женщины о чём-то поговорили и сошлись в мнении на том, что пока нет нужды доносить до отроковицы символы католической веры.
— Там, в Кведлинбурге, юная душа постигнет всё, что откроет ей путь в нашу веру, — закончил беседу патер Шидгер.
Через два дня солнечным сентябрьским полднем Евпраксия простилась с обитателями замка Штаден и в сопровождении неутомимой тётушки Оды, сенной девицы Милицы и верного Родиона покинула Штаден, рассталась с будущей свекровью и будущим мужем. Генрих был печален и ещё более сутул, Гедвига — бледнее, чем обычно. А сама Евпраксия хотя и улыбалась, но на глазах у неё росою выпали слёзы. Юная невеста и жених поцеловались, и Евпраксия торопливо скрылась в дормезе, дабы не затягивать грустного расставания. Уже в экипаже она вновь вспомнила, как недавно провожала в дальний путь сотского Тихона и его воинов. При них она не прослезилась, но расставание было тяжёлым. Отрывала она от всего сердца то, что связывало её с родиной. Тихону она сказала:
— Братец, ты передай матушке и батюшке моим, что я страдаю без них, но покорна судьбе.
Путь в Кведлинбург пролегал берегом Эльбы, через Гамбург. Княгиня Ода не преминула заехать домой. И Евпраксии было приятно встретиться с Вартеславом. В замке она почувствовала себя как дома и не могла наговориться с братом. Оба они болели от потери своей родины, как болеют дети, потерявшие родителей. Спустя два дня Евпраксия и Ода отправились дальше. С ними покинул замок Вартеслав, который решил проводить сестру
— Ты не кручинься, родимая. В обители ты будешь среди добрых друзей и наставников. Там есть знакомые мне девицы из хороших семей, и я сведу тебя с ними.
— Спасибо, тётушка, я не потеряю себя.
— Я верю. Но помни: мы с Вартеславом рядом и придём на помощь, лишь только позовёшь. Я сведу Родиона с верным человеком, и они всегда донесут весть о тебе.
— Нет нужды волноваться, тётушка. Вот только домик нужно бы купить Родиону, а там я за ним как за каменной стеной. Вернее души не сыщешь.
У ворот монастыря Ода и Евпраксия покинули дормез. К ним вышел пожилой привратник и, спросив княгиню, с чем приехали, повёл их в обитель. Погожий осенний день был ещё в разгаре, и во дворе обители княжна увидала большое оживление. Монашки в чёрных мантиях и белых накидках, словно бы и не замечая посторонних, занимались своим делом. Многие из них возвращались из сада, несли в корзинах яблоки, овощи. Евпраксия окинула взором обитель, двор: всё здесь подкупало чистотой, опрятностью, словно накануне Рождества Христова в домах россиянок. Все постройки были рубленные из толстых брёвен, двери и окна украшены резьбой. Каменная церковь выделялась на фоне множества деревьев белым полотном с кружевами. Мощные вязы и липы накрывали двор густой кроной, образовывали своды над переходными дорожками. Двор монастыря напомнил Евпраксии сельскую площадь Берестова, и у неё совсем некстати мелькнуло: «Тут есть где порезвиться».
В сей миг трижды прозвонил колокол. И монахини, как по команде, поставили корзины, где их застал звук колокола, и поспешили в церковь: наступило время полуденной мессы. Ода и Евпраксия вынуждены были ждать её окончания. Ничто не могло бы заставить аббатису Адельгейду нарушить монастырский устав. После мессы аббатиса приняла только княгиню Оду. Княжна прождала приёма на дворе до позднего вечера. Евпраксия несколько раз порывалась пойти на поиски тётушки, но какая-то сила удерживала её, и она терпеливо вынесла это первое испытание. Позже она узнает, что так было задумано аббатисой и за Евпраксией все эти часы велось наблюдение. Над монастырём поднялась полная луна, и за княжной пришли две послушницы, привели её в просторную келью аббатисы. Увидев в келье тётушку Оду, княжна хотела спросить причину того, за что подвергли её долготерпению. Но Ода приложила палец к губам и дала понять, что лучше сейчас помолчать. К Евпраксии подошла аббатиса и сухо сказала:
— Ты достойна воспитываться в Кведлинбурге. — Проговорив это, Адельгейда поручила послушницам отвести княжну в её покой, не позволив даже проститься с тётушкой.
Лишь только за Евпраксией закрылась дверь, Адельгейда нашла нужным прояснить холодность приёма русской княжны.
— Две недели назад Кведлинбург посетил император, и он строго наказал мне принять княжну на воспитание. Хотя он и знает, что я уже несколько лет никого не принимаю по его рекомендациям. Причину я не буду открывать, но она оправдывает меня. И княжну я бы не приняла, если бы не ты, сестра, и если бы эта девочка не была столь мужественной и богобоязненной.