Евпраксия

Антонов Александр Ильич

Генрих бушевал. Он раскидал постель супруги и кричал, что она ему изменяет, что убежала к любовнику. Хронисты той поры утверждали, что Генрих ревновал Евпраксию к сыну Конраду, что однажды в час «исступлённого издевательства над женой он предложил Конраду войти к ней. И на отказ последнего осквернить ложе отца Генрих стал утверждать, что тот вовсе не его сын, а одного швабского князя». Домысел хронистов остался на их совести, потому как в те годы Конрад пребывал уже во вражде с отцом и находился во Флоренции. Но в том заявлении хронистов есть и доля правды. На другую ночь Генрих пришёл в спальню супруги в сопровождении Деди Саксонского.

— Вот любуйся,

достойный маркграф, её и нынче нет в постели. Но я прихвачу её в час прелюбодейства.

Евпраксия в эти дни и ночи переживала мучительный разлад в себе. Она понимала, что так продолжаться не может. И она не в состоянии куда-то каждую ночь убегать, прятаться. С другой стороны, она боялась над собой насилия, ведь не могла же она каждый раз метать в него молнии, лишать чувств. И она с ужасом думала, что ежели Генрих сломит её, то она понесёт дитя. И приходило отчаяние, она до стенания в душе кричала, что не желает иметь дитя от больного и ненавистного ей человека. И однажды ночью отчаяние привело её к Родиону. Она знала, что Родион её по-прежнему любил, но в силу благородства души скрывал это. И в её сердце ещё не угасла девическая любовь к нему. Войдя в покой, она разбудила его и, когда он пришёл в себя от изумления, попросила у него как милости:

— Друг мой любезный, выслушай меня и не осуждай. — И она со слезами на глазах рассказала ему о своей боли, о том, что ей грозит и чего она от него просит.

Если бы не слёзы Евпраксии, Родион устоял бы перед соблазном прижать к груди женщину, которую любил с юношеской поры. Но Евпраксия плакала и умоляла его принята её не осуждая, избавить от страха понести дитя от злочинца. И он отважился. «Господи милосердный, прости меня за греховное деяние! Прости!» — и прижал к груди страдалицу. Но осмотрительный воин взял над страстным порывом верх. Он поднялся с ложа и закрыл на засов дверь. Вернувшись к любимой, он вновь прижал её к себе, прикоснулся к губам и утонул в страсти. И, забыв все горести, изгнав из душ какие-либо сомнения и муки совести, они отдались друг другу так, как если бы встретились муж и жена после долгой разлуки. В близости они почувствовали голод неутолённой плоти и никак не могли насытиться. Нет, рядом с собой Родион уже не видел страдалицы, перед ним была возлюбленная, страстная, затейливая, весёлая и сладкая — слаще самой жизни. Уходила Евпраксия под утро. Она крепко поцеловала Родиона и сказала:

— Спасибо, родимый, будет у нас с тобой своя кровинушка.

Следующую ночь Евпраксия провела у себя. Но Генрих не вломился к ней. И день прошёл мирно. Вечером императрица гуляла с придворными по саду, любовалась с высокого холма городом и рекой Эч, которая протекала через Верону. Вернулась во дворец уже в темноте, поужинала и ушла в свои покои, легла в постель. Но сон не шёл. Она думала о том, что ежели император придёт, то она встретит его так, как он не мог ожидать. Евпраксия помнила о скором повороте в своей судьбе. Ночь, проведённая с Родионом, сверкала над нею неугасимой звездой.

Генрих пришёл в полночь. Он возник без шума и, увидев её в постели, приблизился крадучись. И вовсё было неожиданно для него, когда Евпраксия негромко сказала:

— Государь, ты не крадись. Я жду тебя.

У него ослабели ноги, но он собрался с духом и одолел последние шаги, сел на ложе.

— Слава бету, наконец-то мы встречаемся в согласии. — На этот раз он был трезв. — Как долго я ждал этого часа. — Признание было искренним. Ведь тяга к Евпраксии у него зародилась давно, ещё в Мейсене, когда она напугала его верблюдами. Генрих

склонился над Евпраксией.

— Раздевайся и ложись, — сказала она обыденно, словно в сотый раз.

— Да, да, я мигом. — Когда он снимал одежду, руки его тряслись. Почему-то он вспомнил о возрасте. Ему шёл сорок первый год, она была моложе на двадцать лет. Но едва он прикоснулся к молодому и прекрасному телу, как силы заиграли в нём. — Ты чудо, моя государыня! — воскликнул он. — Ты волшебница.

Евпраксия обняла его, но от поцелуя отказалась. Он и не настаивал, а торопился доказать своё мужское достоинство и уже искал её лоно, дабы пронзить его могучим пестом. Она же всё крепче прижимала его к себе, руки её нежно гуляли по позвоночнику, но замерли на костреце и нажали там какую-то точку. Генрих ничего не ощутил и не понял, но почувствовал, как на лице выступил холодный пот, его пест сник, и он лежал на супруге беспомощным старцем.

— Ну что же ты, мой государь, возьми меня, не томи. — И руки Евпраксии продолжали нежно гладить его спину.

Генрих не ответил. Он отвалился от Евпраксии и затих. Лежал неподвижно и долго, потом потянулся рукой к своему песту и тут же отдёрнул руку, будто прикоснулся к коровьему соску. Спустя час он вроде бы пришёл в себя, потянулся к Евпраксии и принял её ласку, возбудился, и рука легла на её лоно и сам он, посмеиваясь над своей первой неудачей, воспрянул духом, возвысился над супругой. Но всё повторилось, как и в первый раз. После лёгкой прогулки ладоней Евпраксии по его спине он вновь ощупал себя стариком. Ничего не понимая, он собрался бежать с постели, но Евпраксия удержала его:

— Ты успокойся, государь. Ты думаешь только о том, как доказать свою мужскую доблесть. Но думай о другом, о том, что я желанна тебе.

Они ещё полежали рядом, но уже молча. Евпраксии ни о чём не хотелось говорить. Но у неё пробудилась жалость. Это ведь она заставила его страдать. У Генриха и было о чём спросить, но он побаивался, понимал причину своей боязни. «Л что, если и третий раз случится сей позор?» — спрашивал он себя. И это мучило Генриха и рождало в нём не те мысли и желания, которые внушала ему супруга, а противоположные. Он думал о том, как уязвить Евпраксию и причинить ей боль.

Однако Генрих не заметил, как забыл о своих мрачных замыслах. Нежные руки Евпраксии сотворили чудо, потому как она отважилась принять его. Её ладони гуляли по его телу легко, вольно, они сняли усталость, прах и старческую слабость. Генрих ощутил в себе силу молодости. И Евпраксия приняла его. Лишь губы прятала и не открывала глава, пока были в близости. Он отдохнул всего несколько минут и вновь потянулся к ней, взял её руки, положил себе на тело, дабы испытать от их прикосновения наслаждение. Евпраксия остановила его:

— Остудись, государь. Ты вволю насытился тем, чего добивался.

Но Генрих потерял над собою власть и выплеснул то, что долго хранил в душе:

— Моя государыня, я не забыл, в чём ты меня упрекнула при всех вельможах. Испытай же мою удаль до конца. Я готов тешить тебя до утра. — И он бесцеремонно попытался овладеть Евпраксией.

«Господи, как ты жесток и бессердечен», — подумала она. Но, стиснув зубы, сделала вид, что принимает его. Он уже ярился, уже достал её лоно. Но в третий раз он не заметил, как искусные руки супруги коснулись его спины. Они сделали своё дело быстро и безукоризненно. Генрих сник в одно мгновение, упал на ложе и в яростном исступлении принялся бить кулаками изголовницу. Евпраксия встала, оделась и, когда Генрих утихомирился, холодно сказала: