Евреи в русской армии: 1827—1914
Шрифт:
Северо-западные военные округа: Бунд и армия
Невозможно себе представить еврейского рекрута 1900-х годов, если не учесть все те обстоятельства, в которых он созревал профессионально, социально и политически. Иными словами, необходимо хотя бы вкратце обрисовать все те изменения, которые в этот период характеризовали черту оседлости.
Для еврейского населения черты оседлости последняя четверть XIX в. характеризовалась, по крайней мере, четырьмя основными процессами. Во-первых, небывалым приростом населения, выразившимся в перепроизводстве рабочей силы. Во-вторых, пауперизацией значительной массы населения, связанной с ростом промышленного производства и разорением ремесленной массы, не выдерживающей конкуренции на рынке товаров, а также введением в действие и ужесточением майских положений 1882 г., подрывающих статус мелкого еврейского предпринимателя. В-третьих, миграцией рабочей силы в крупные урбанистические центры, приведшей к ускоренной пролетаризации городского населения. В-четвертых, началом организованной экономической и политической борьбы еврейского пролетариата.
Абсолютное увеличение числа еврейских рабочих, занятых в промышленном производстве или в мелком ремесле, отмечается всеми исследователями еврейской экономической истории. Резкие темпы пролетаризации конца XIX столетия — наряду с индустриализацией и урбанизацией — были результатом (и проявлением) резкого скачка в развитии русского капитализма в целом и финансовой политики Витте в частности{694}. Этот скачок, обеспечивший России 8 % ежегодного роста промышленного производства, не мог не сказаться на миграционных процессах. Если вслед за Шаулем Штампфером предположить, что внутренняя миграция мещан (т. е. городского населения) была преимущественно миграцией евреев (в противоположность миграции крестьян), то окажется, что основной
В Царстве Польском превращение еврея в пролетария шло еще более интенсивными темпами. Введение обязательного выходного дня — воскресенья — сильно подорвало еврейскую мелкую торговлю, вынудив еврейского торговца или ремесленника проводить без заработка еще один дополнительный день. Вытеснению и разорению еврейской мелкой торговли значительно способствовало также появление польского и украинского предпринимательства, а дальнейшее обеднение пролетариата было обусловлено тем фактом, что еврейские предприниматели, вводя на фабриках машинный труд, старались избавиться от еврейских рабочих и заменить их украинцами или поляками{697}. В целом по Российской империи приток крестьян — дешевой рабочей силы — в город и появление других национальных меньшинств в торговле значительно ухудшили положение и еврейских ремесленников, и еврейских торговцев. Рост числа еврейских служащих в непроизводственных сферах, а также фабричных рабочих и чернорабочих стал реакцией на это ухудшение{698}. Обнищанию еврейского населения способствовало также то, что хозяева еврейских промышленных предприятий неохотно брали на работу единоверцев, вынужденных из-за этого наниматься на самые низкооплачиваемые и, как сказали бы сейчас, «экологически небезопасные» предприятия — такие как спичечные и сигаретные фабрики{699}. Государственно-полицейская практика середины 1880-х — конца 1890-х годов привела к резкому снижению уровня жизни и усилению экономических конфликтов в черте. Вначале национализация железнодорожного транспорта оставила без работы еврейских инженеров и железнодорожных рабочих; затем монополизация винной торговли разорила производителей ликеро-водочных изделий, мелких винокуров и шинкарей, пополнивших ряды пауперизованного еврейского населения{700}. Практически перестал действовать закон 1864 г., позволявший лицензированным ремесленникам и мелким предпринимателям поселяться во внутренних губерниях России (т. е. за пределами черты оседлости). Между 1894 и 1900 гг. возросло число случаев высылки еврейских ремесленников, давно работавших во внутренних губерниях, обратно в черту из-за нежелания полиции подтверждать ремесленные лицензии{701}.
Пролетаризация сказалась на изменении облика традиционного еврейства, особенно на еврейских традиционных институтах (havurot), превратившихся к концу века из религиозно-общинных в цеховые, организованные по профессиональному принципу, и призванных сдерживать конкуренцию, регулировать цены и распределение средств из общей кассы в периоды межсезонного застоя. Синагоги черты оседлости также приобрели «профессиональный» статус. В середине XIX в. практически каждый город черты оседлости имел одну синагогу Po’alei Tsedek — «честных рабочих», объединяющую ремесленников разных профессий при главенстве какого-либо одного цеха (например, шляпников или сапожников). В 1880 — 1890-е годы в Житомире, Николаеве, Киеве, Гомеле, Минске, Вильне возникло множество «рабочих» синагог: каменщиков, портных, жестянщиков, сапожников. Эти синагоги превратились в своеобразный центр цеховой деятельности. В конце 1880-х годов произошла дальнейшая секуляризация и трансформация цеховых организаций: параллельно с ними и под их влиянием появились рабочие «кассы» — фонды взаимопомощи, зачаточные профсоюзы, поддерживающие рабочих во время забастовки и черпающие свои средства из скромных копеечных пожертвований самих рабочих{702}. Один из уставов такой кассы, возникшей, по-видимому, в 1898–1899 гг. в Вильне, называет своих членов «конспиративными» и «честными рабочими», переводя на русский язык традиционное цеховое определение ремесленников — «честных рабочих» — po’alei tsedek{703}. Как новый способ борьбы за элементарные экономические права возникла сходка — минимально организованное собрание рабочих одной профессии или даже одного предприятия, обсуждающих условия труда, зарплату и вырабатывающих требования к хозяину предприятия. Переход от ремесленного к фабричному труду радикально изменил традиционные формы еврейской общинной жизни. Растущий еврейский пролетариат решительно порывал с религиозной традицией и ритуалом, до предела обостряя конфликт между более-менее традиционными «стариками» и взбунтовавшейся молодежью{704}.
Конец 1880-х и начало 1890-х годов — время первых выступлений еврейского пролетариата. К концу 1890-х эти выступления выросли в массовое еврейское рабочее движение, в центре которого стоял Бунд. Созданный формально в 1897 г., а фактически в 1894–1895 гг., Бунд быстро завоевал симпатии подавляющего большинства еврейских рабочих промышленно развитых районов северо-западных губерний империи. (Более зажиточные южные губернии тяготели к Поалей Цион{705}.) В то время, когда РСДРП только говорила о стоящей перед партией необходимости возглавить рабочее движение, Бунд фактически руководил крупнейшими еврейскими забастовками, которые в большинстве своем в последние годы XIX столетия приводили к уступкам со стороны предпринимателей, особенно когда это касалось уменьшения рабочего дня на два — четыре часа и повышения зарплаты с одного до двух рублей в неделю. В 1899 г. 72 % забастовок окончились победой еврейских рабочих. К 1903 г. из 95 забастовок, проведенных Бундом, по крайней мере 80 окончились победой{706}. В Крынках Гродненской губернии прошла самая знаменитая стачка еврейских рабочих, в результате которой управление городом формально перешло на несколько дней в руки еврейских жестянщиков, сумевших собрать вокруг себя местное население{707}. Бунд отличался также эффективным сбором пожертвований. Только за год с мая 1903-го по июнь 1904 г. в кассу Бунда поступило 19 132 руб. рабочих пожертвований и в то же время — более 100 000 руб. пожертвований богатых еврейских семейств России и Америки{708}. Аксельрод жаловался Ленину, что главный американский донор РСДРП предпочитает кормить Бунд, а не РСДРП. Деньги Бунда отчасти шли на партийную работу, но львиная доля — на агитацию и пропаганду. Бунд развернул мощную публикационную деятельность. Если в 1896 г. Бунд издавал всего 1000 экземпляров газеты «Der Yiddisher Arbeter», то в 1899–1900 гг. тираж листовок вырос до 74 750 экземпляров, в 1902–1903 гг. достиг 347 150 экземпляров, а к началу 1905 г. достиг фантастических тиражей — 808 000 экземпляров листовок и брошюр{709}.
Русская революция — своеобразный пик деятельности Бунда, организатора стачечного движения и еврейской самообороны в черте оседлости. За первый год русской революции Бунд провел 288 сугубо еврейских забастовок, среди которых наиболее значительные были в Ковно и Двинске (по 3000 участников), Ревеле (10 000), Лодзи (70 000 участников){710}. Наряду с Бундом возникли и другие еврейские социалистические партии, такие как Поалей Цион (Бер Борохов), еврейская социалистическая рабочая партия (Абрамсон, Зильберфарб), сеймовцы, однако Бунд, бесспорно, лидировал, причем не только в еврейской политической жизни. В Программе социалистов-революционеров, опубликованной в первом номере «Вестника русской революции» за 1901 г., говорилось: «В данный момент рабочее движение лучше всего организовано среди евреев западного края»{711}. Даже марксистские историки — «кающиеся» бундовцы — отмечали, что Бунд отличался чрезвычайно эффективной организацией, строгой дисциплиной, большей демократичностью и меньшим централизмом, чем РСДРП{712}. И хотя Бунд нередко выступал примиряющей стороной между враждующими группировками СД, он сохранил свою самостоятельность и независимость в рамках социал-демократического движения как партия еврейского пролетариата. Критикуемый справа за чрезмерный марксизм, а слева — за отстаивание сугубо национальных интересов, Бунд продолжал двигаться от общепролетарской марксистской платформы, объединявшей его с РСДРП, ко все более выраженному национальному принципу. После окончания русской революции Бунд занял решительную антиассимиляторскую позицию, легализовав свою деятельность через сотни еврейских литературных обществ и закрепив в 1908 г. за языком идиш статус партийного языка еврейского пролетариата. Внутри рабочего
Пытаясь противодействовать росту рабочих и студенческих выступлений, правительство в 1899 г. разослало военным губернаторам циркуляр, предписывающий ссылать бунтующих студентов и рабочих в армию{714}. Одновременно в армии оказались активисты рабочего движения, попавшие под очередной набор. О поступивших в армию подозрительных лицах, замешанных в организованных выступлениях, регулярно докладывали военному министру Куропаткину. Из этих докладов складывается поразительная картина органичного перетекания в армию активистов еврейского рабочего движения. Так, мещанин из Слонима Эдид Мордухович Соколянский агитировал слонимских рабочих, призывал их к забастовке, участвовал в рабочем кружке, попал в армию по набору и был направлен в пехотный полк. Члены киевского Союза борьбы за освобождение рабочего класса — Шимон Высоцкий из Плоцка, Залман Фрейдан из Чернигова, Аврум-Овсей Срулевич Куш из Махновки были отправлены в военную службу, соответственно в 37-ю артиллерийскую бригаду, Брестский артиллерийский батальон и Варшавский крепостной пехотный полк. Активные агитаторы рабочих сходок, хранившие нелегальную литературу, участники большой сходки киевского Союза борьбы за освобождение рабочего класса в 1897 г. Шломо Давидович и Виктор Жилинский оказались среди призывников и были направлены соответственно в 28-й пехотный Полоцкий полк и в Варшавскую телеграфную службу. Берко Лейбович Хавкин из Витебска собирал деньги в стачечную рабочую кассу, примкнул к рабочему восстанию, отвечал за кассу взаимопомощи восставших евреев-ремесленников Витебска, а после набора был направлен в 22-ю артиллерийскую бригаду в Новгороде. Участники стачек и организаторы «тайного сообщества» (по слову полицейского доноса) среди минских ремесленников Лейба Грин и Израиль Цитлин были задержаны полицией и направлены канонирами в 28-ю артиллерийскую и 1-ю мортирную артиллерийскую бригады. Организатор виленских забастовок Абрам Витензон из Орши оказался в Кронштадтском крепостном полку{715}. Такая же судьба постигла Абрама Брейду, Цалько Пейсаховича Левита и Меера Квита. Все трое участвовали в восстании в Крынках, самом знаменитом из выступлений пролетариата конца XIX века, во время которого весь город перешел на несколько дней в руки еврейских рабочих-жестянщиков{716}. Брейда, как было указано в его судебном деле, не только подстрекал к забастовке, но и угрожал продолжавшим работу насилием и бил стекла в домах. Он также был одним из организаторов подпольного рабочего кружка{717}. Цалько Левит, пришедший в Крынки на заработки из местечка Деречин, Слонимского уезда, занимался в 1897 г. сбором денег в рабочую кассу, иными словами, был одним из самых активных участников стачки{718}. Левит — прототип профсоюзного лидера: он был не только ответственным за сбор денег в кассу взаимопомощи, но и представлял требования рабочих об увеличении зарплаты и сокращении рабочего дня на переговорах с владельцами фабрик.{719} Брейда и Квит были направлены соответственно в 65-й пехотный Московский Его Величества и в 172-й пехотный Лидский полки под гласный надзор, Левит был также сослан в армию{720}.
Евреев, участников рабочего движения 1898–1899 гг. ссылали в армию десятками. Так «поступили» на службу Мовша-Янкель Абрамович Эпштейн и Гирш-Янкель Мотелевич Шапирсон (Шапиро). Первый попал рядовым в 197-й пехотный Лифляндский полк в Двинске, второй — в 191-й пехотный резервный Драгичский полк, расквартированный в местечке Яблонка Варшавской губернии{721}. Оба обладали значительным опытом революционной работы. В 1898–1899 гг. Эпштейн жил в Витебске, где работал литографом (весьма аристократическая профессия по меркам еврейской пролетарской среды) и занимался нелегальной деятельностью. Под кличкой «Альтер» Эпштейн состоял в Двинском еврейском социал-демократическом комитете, одном из наиболее эффективных организаторов еврейской политической борьбы. Двинск был знаменит забастовкой еврейских женщин — работниц спичечно-табачной фабрики, победивших в борьбе за экономические права{722}. Позже, в 1903 г. на Пасху, в Двинске действовал отряд еврейской самообороны в 300 человек, защищавший еврейское население города от погромщиков{723}. После подавления стачечного движения в Двинске Эпштейн перебрался в Ригу — финансовый центр Бунда, куда стекались основные средства, собранные в пользу еврейского движения{724}. В 1901 г. Эпштейн сам создал в Риге Общество для пропаганды социал-демократических идей среди евреев-ремесленников и организовал с этой целью пять рабочих кружков — портных, Шапошников, сапожников, жестянщиков и литографов. Жестянщики составляли основу рабочего движения. Из руководства кружков Эпштейн создал Центральный Комитет еврейского социалдемократического рабочего движения в Риге, а при ЦК — кассу и библиотеку. Сходки происходили на квартире Эпштейна, и здесь к нему примкнул Шапиро. В его функции входила поддержка контактов между руководителями ЦК и мастеровыми, а также сбор денег для рабочей «кассы». Единственной реально работающей кассой была касса жестянщиков, которой вначале руководил некто Соломон, по донесениям полиции, бывавший за границей и отлично владевший русским языком (вполне возможно, что это был Яков Свердлов). Деньги хранились в государственной сберегательной кассе на подставное имя. Во время ареста в кассе оказалось 60 рублей (в Житомире в сезонное время жестянщик зарабатывал 1 рубль в неделю, денег кассы могло хватить на неделю шестидесяти забастовщикам). У Эпштейна была и своя методика ведения пропаганды. Каждый привлекаемый ремесленник сначала знакомился с легкой «жаргонной» литературой. Этот этап назывался «чтение». Затем, когда ремесленник достигал нужной степени развития, он поднимался на ступень «беседы» — знакомства с нелегальной литературой. Наконец, он становился представителем кружка и мог сам набирать учеников. Возможность перевода со ступени на ступень Эпштейн обсуждал на сходках с товарищами.
Эпштейна и Шапиро выдернули из самой гущи рабочего движения: оба были призваны в 1900 г. Прослужив несколько месяцев и узнав об аресте кассы, Эпштейн — под угрозой ареста и сурового наказания — пытался бежать. Побег не удался, Эпштейн был возвращен в полк, но через два года снова бежал — из военного госпиталя Николая Чудотворца в Петербурге, причем на этот раз ему удалось пересечь границу, где он, вероятно, присоединился к работе зарубежных организаций Бунда, особо отметивших его удачный побег{725}. Шапиро осудили на два месяца одиночной камеры без поражения в правах и оставили в полку{726}. Из дела, оконченного в 1902 г., не ясно, насколько активно Шапиро участвовал в дальнейших революционных событиях. Вместе с тем, поскольку Шапиро был наказан не за предыдущую подпольную работу и не за пропаганду среди солдат, мы можем предположить, что он, как и многие другие рабочие-активисты, считал военную среду не подходящей для ведения пропаганды.
В армии оказались не только непосредственные организаторы рабочих стачек; армией наказывали и рядовых пропагандистов, распространявших листовки. Так, например, Шлема Новомейский, девятнадцатилетний рабочий фабрики щеток в г. Вержблове, в течение трех лет вел агитацию и противоправительственную пропаганду среди рабочих Сувалкского и Ковельского фабричных районов{727}. После ареста его направили в 80-й пехотный Кабардинский полк в г. Александровск, впоследствии ставший своеобразным центром агитации солдат и рабочих Кутаисской губернии{728}. Хаим Лейбусович Гольберг был направлен канониром 5-й батареи в 34-й артиллерийский полк только за то, что вел разговоры о необходимости отобрать землю у помещиков и раздать крестьянам{729}. Среди донесений МВД, поступивших в марте 1898 г. военному министру Куропаткину, о пришедших в армию с новым набором бывших рабочих-агитаторах абсолютное большинство (шестнадцать из двадцати) — еврейского рабочего происхождения{730}. Отправляя рабочих — бунтарей и агитаторов в армию, военные и гражданские власти полагались на ее воспитательный характер, тем самым допуская двойную ошибку. Они, во-первых, недооценили степень кардинальных изменений в черте оседлости, породивших новый тип еврея, а во-вторых, переоценили армию, также затронутую предреволюционным брожением. Было бы явным преувеличением считать евреев единственными застрельщиками армейской революционной работы. Вместе с тем очевидно, что, попав в армию, еврейский рабочий — агитатор, хранитель стачечной кассы и пропагандист — оказался мощным катализатором всех тех процессов, которые тлели в солдатской среде. В листовке «Ко всем еврейским рабочим и работницам по поводу рекрутского набора» Бунд напутствовал еврейских рекрутов и благословлял их на организацию классовой борьбы в армии: «… социал-демократические идеи будут освещать темным и забитым солдатам их темный, тернистый путь. Пусть они зовут их под наши красные знамена с тем, чтобы в момент решительной битвы с самодержавием они перешли на нашу сторону»{731}.