Евреи в русской армии: 1827—1914

Петровский-Штерн Йоханан

Военная организация с успехом использовала «национальные» связи: ее своеобразное «тыловое обеспечение» было сплошь еврейским. В этом отношении петербургская еврейская община, находящаяся далеко за пределами черты оседлости, мало чем отличалась от общин Вильны или Варшавы, где национальные связи срабатывали быстрее и казались более надежными, чем классовые. Штабом военной организации служила квартира Фриды Радзиловской и Августы Нейман. Литературу хранили сперва в квартире Аскинази, а затем в квартире Блюмана^{794}. Солдатские сходки проводили еженедельно в разных частях города, но чаще всего у Меры Брейны Фишер, дочери рядового запаса, в квартире, расположенной на Фонтанке, 129. Среди солдат, собиравшихся на сходках у Фишер, значительную часть составляли евреи, о чем имеется косвенное свидетельство Гавриила Полосина, дворника дома на Фонтанке и, как всякого порядочного русского дворника, внештатного осведомителя охранки. Полосину показалось странным, что в дом к Фишерам ходят солдаты-евреи, но на его вопросы Фишеры отвечали, что солдаты-евреи пользуются у них «кошерным столом»^{795}. Связи между агитаторами СД и местной еврейской общиной были, пожалуй, единственным проявлением их еврейской самоидентификации^{796}.

Революционно-пропагандистская работа среди

войск приобрела еврейский оттенок прежде всего благодаря пристрастным рапортам военных начальников. Рассмотрим с этой точки зрения дело о нижних чинах Выборгского гарнизона, по которому проходило 84 солдата. Солдаты крепостного батальона 7-го Финляндского полка — русские Арамилев, Щербаков, Филиппов, а также евреи — Розенталь, Нейштадт, Аронскид, Пивоваров и Трегубое — собирались в кофейне на главной площади Выборга. Иногда к их разговорам присоединялись двое других евреев, хорный музыкант Поляков и пекарь Мациевич. В этой кофейне, служившей легальной явкой, велись беседы о русско-финских отношениях, о поддержке идеи СД о независимости Финляндии и об организации вооруженного восстания. В поисках патронов для боевой организации СД Трегубов выехал из Выборга в Вильямстранд, где отыскал Петра Осипова, инструктора 1-й роты Финляндского полка. Трегубов попытался уговорить Осипова также вести пропаганду среди солдат и снабжать патронами боевую организацию. Осипов донес прапорщику Бабанову, а тот — полковнику Жданову. Полковник дал команду выдать ящик амуниции и арестовать Трегубова. После ареста Трегубова начались массовые аресты в Выборгском гарнизоне. Следователь, отступая от принятого в военно-судном управлении правила — давать имя, фамилию, вероисповедание, происхождение, год рождения и поступления на службу, с удивительной настойчивостью подчеркивает национальную принадлежность: «еврей Трегубое», «еврей Сорокин», «собирались на еврейской квартире». Для Трегубова его неосторожность заканчивается девятью годами каторги, для других солдат — сроками от трех до шести лет, а для Главного штаба — формирующимся убеждением, что мятеж и развал империи готовят СД и что СД в войсках — сплошь евреи^{797}.

Именно в этом заключалось парадоксальное положение еврейских солдат — членов СД. Как евреи, они широко пользовались своими этническими контактами и преимуществами — скажем, языком идиш как особым «тайным» средством общения; ссылкой на религиозный ритуал как своего рода алиби при возможных провалах; национальными связями как средством налаживания рабочих контактов. С этой точки зрения участие еврейских солдат в работе военных комитетов СД формально было еврейским. Тем не менее ни еврейский вопрос в России, ни вопрос о положении еврейских солдат в армии не стояли у них на повестке дня. Еврейские солдаты, агитаторы СД, готовы были поддержать любую национальную инициативу — финскую или польскую, но только не еврейскую. Их агитация напрочь была лишена еврейского содержания. Строго говоря, еврейские солдаты — члены комитетов СД — были полностью ассимилированы в российское движение СД. Они несли такую же ответственность за удачи и провалы революционной работы в армии и за интернационалистские иллюзии этой работы, как и их нееврейские товарищи. Сознательное использование революционных псевдонимов, впоследствии превратившихся в подлинные имена, свидетельствует как о личном решении отказаться от еврейской самоидентификации, так и о практическом удобстве такого отказа. Самосознание еврейских солдат и штатских претерпело известную трансформацию в СД. Каким бы сильным ни было их желание скрыть свое еврейское происхождение, тем не менее их следует рассматривать как индивидуальных евреев — деятелей русской революции, а не как ее «еврейский фактор».

Беспартийный мятеж

Далеко не все армейские агитаторы действовали от имени Бунда, СР или СД. В 1905–1907 гг. большинство арестованных и осужденных евреев — это сочувствующие революционному движению одиночки, рассуждающие вслух о политике и армии. Как правило, они не формулировали никакой программы и не ассоциировали себя с какой бы то ни было партией или политической группой. Именно поэтому излюбленное чтение арестованных солдат в этот период — не столько партийная проза листовок, сколько стихи и песни. Характерной чертой этих жанров была их принципиальная беспартийность. Песня или стихотворение не были продукцией ни Бунда, ни СР, ни СД. Неслыханная популярность среди революционно настроенных солдат песенно-стихотворных жанров — свидетельство того, что узкая партийная пропаганда в армии им не нравилась. Она вносила в солдатскую среду несвойственные ей классовые разграничения. Наоборот, объединяющий пафос стихотворений и песен солдату явно импонировал. Песни и стихи, в отличие от партийных листовок, объединяли солдат независимо от их происхождения. Солдаты брали их с собой на гауптвахту, в дисциплинарный батальон, в казарму, на сходки. Рукописные тексты революционных песен и анонимных стихов антиправительственного содержания находили практически при каждом обыске. В январе 1908 г. генерал Эверт жаловался губернатору Скалону, что в газете «Ясная Поляна» помещено предложение сообщить адрес, на который солдату-заказчику могут выслать «Подпольные песни и рассказы»^{798}.

В терминах военно-судного управления, типичной революционной деятельностью беспартийных солдат было «преступное пение», т. е. «революционная пропаганда, распространяемая посредством подрывного содержания песен». В одном из полицейских донесений военному министру Редигеру сообщалось о еврейских, польских и эстонских солдатах, подозреваемых в пении революционных песен и размахивании красным флагом во время движения поезда по Варшавско-Виленской железной дороге. Среди семи арестованных упоминались Владислав Шлепстак из 5-го Кавказского батальона; Герш Пуловер, Давид А^рамовиц, Нусин Гольцер и Ян Лaxypa из 155-го полка; Ян Херхель из 18-го Восточно-Сибирского полка^{799}. У рядового 103-го пехотного полка Горина было отобрано анонимное стихотворение филосемитского содержания, которое приводится в начале этой главы. Другой характерный пример — Гирш Каменецкий из Медведского дисциплинарного батальона. У его товарища Василия Войданова при обыске нашли тексты песен «Вы жертвою пали…» и «Смело, товарищи, в ногу». А у Каменецкого под матрацем на гауптвахте, где он отбывал дисциплинарное наказание, было найдено стихотворение, ретроспективно рассказывающее о событиях революции: конце Русско-японской войны, Кровавом воскресенье, погромах, восстании в Кронштадте. За распространение подрывных стихотворений Каменецкий и Войданов были сосланы на поселение^{800}.

Двадцатидвухлетний Вульф Мордухович Гинзбург, рядовой 14-го саперного батальона, из мещан местечка Городцы Могилевской губернии, призванный в ноябре 1906 г., был арестован в мае 1907 г. Саперный батальон был расположен на окраинах Вильны. Непосредственные начальники — прапорщик Котков, ефрейтор Еловский и поручик

Сердюк — считали Гинзбурга толковым солдатом. «Служит исправно», говорили они о нем. За полгода службы Гинзбург был дисциплинарно наказан лишь один раз («за шевеление в строю после команды смирно»). Тем не менее на Гинзбурга пало подозрение: во-первых, как на еврея, во-вторых, поскольку с прибытием в ноябре группы новобранцев, среди которых был и Гинзбург, в роте стали появляться прокламации. За Гинзбургом установили слежку, но в свободное время он всегда спал. Попался Гинзбург в мае 1907 г., через полгода после начала службы, когда самовольно отлучился в Вильну за очередной порцией прокламаций. У него отобрали два стихотворения, в одном из которых («Что сделал ты, солдат, зачем убил ребенка») осуждались карательные меры правительства и беспринципность солдата, заслоняющего народу своим штыком путь к свободе^{801}. При переводе Гинзбурга с гауптвахты унтер-офицер нашел у него в матраце тетрадку со стихотворением «Две проповеди», вероятно, переписанным из прокламаций. В следственном деле приводится сокращенный текст стихотворения: «В церкви священник в своей проповеди к крестьянам обвинял “жидов” в том, что в России крестьянину плохо живется, так как “жиды” все забрали в свои руки, и рекомендовал “бить и резать всех жидов”». Но по выходе из церкви один крестьянин держит другую речь, обвиняя во всем помещиков и бюрократов. Стихотворение заканчивается словами: «Нет, довольно нас морочить. Мы своих врагов найдем, мы отыщем их, злодёев, и от власти уберем. Мы кормилицы России, мы России пахаря, перепашем их с землею — от попа и до царя»^{802}. Неизвестно, было ли стихотворение, найденное у Гинзбурга, прокламацией СР или Бунда, тем не менее очевидно, что он намеревался использовать его в целях агитации среди солдат. Вероятно, он понимал, что вести антипогромную агитацию среди войск уместней с помощью стихотворных текстов и песен. Показательно, что решительную антипогромную агитацию ведет только беспартийный солдат.

Еще одна листовка подобного содержания была найдена у Ивана Кутырева — руководителя неудавшегося восстания солдат электротехнической школы в Петербурге. Из текста листовки следует, что в 1905 г. электротехники признавали выдающуюся роль национальных меньшинств в революции — прежде всего поляков и евреев — и требовали к ним особого отношения: «Братцы, электротехники! Теперь у нас новый командир, который говорил нам на проверке в лагерях о рабочих, что их делать забастовки смущают поляки и евреи. Совершенно правильно, первые борцы — они, они гораздо образованнее нас, русских, развитее, да кроме того, им гораздо хуже нашего жить. Наше начальство приказывает попам и полицейским внушить нам, что они враги наши, нас с детства обманывали, что они хотят свое царство, своего царя, не хотят покоряться нашему царю. Да, они не хотят никаких, ни своих, ни наших. Они не хотят царей, дворян, рабов, богатых и бедных, они хотят равенство и братство. Они борются за весь угнетенный люд, не разбирая религии и нации. Они открыли нам глаза, показали, что хорошо, что плохо»^{803}. Обратим внимание, что Кутырев написал либо распространял этот текст за два года до знакомства с Ярославским — т. е. до того, как он стал работать с СД.

Разговоры арестованных солдат вращались вокруг тех же тем, причем цареубийство превратилось для них в общее место. Рядовые 96-го Омского полка, отбывающие наказание на полковой гауптвахте, слушали Исаака Самуйлова, который рассказывал им, что он собирается бежать в Царское Село, чтобы убить императора, и что знакомый студент обещал ему за это большие деньги. Его замысел обсуждали три русских и два еврея — Никаноров, Николаев, Иванов, Кац и Гольдштейн. Донес на них рядовой Наскрент неизвестного происхождения. Судя по тому, что Самуйлова за недоказанностью преступления оправдали, можно предположить, сколь частыми были подобные разговоры и сколь привычными подобные доносы. Судя по контексту дела и по аматорскому бахвальству обвиняемого, Самуилов представлял не СР или другую группу, стоящую на платформе индивидуального террора, а самого себя^{804}.

Рапорты о грандиозных масштабах агитации в армии, которые регулярно отправлялись в Главный штаб, также свидетельствовали в пользу преимущественно беспартийного характера армейской пропаганды. Причем непропорционально большое еврейское участие в распространении листовок было отмечено как в округах черты оседлости и Царства Польского, так и за их пределами. Рапорты представляли собой сухой перечень, где и у кого были найдены листовки. Большинство случаев анонимны («солдат такого-то полка подобрал на улице листовку»). В тех случаях, когда распространители прокламаций были замечены, но не пойманы, в их происхождении можно было не сомневаться: рапорты единогласно утверждали, что листовки подбросили еврейские солдаты. Из штаба Варшавского военного округа доносили: нижнему чину 64-го пехотного полка была евреем подброшена в карман прокламация, виновный задержан; в окно казармы 196-го пехотного Заславского полка подброшено евреем три прокламации; у молодого солдата 23-го пехотного Низовского полка Шапиро отобрана брошюра и две прокламации^{805}. Товарищ министра внутренних дел докладывал военному министру Редигеру 16 августа 1905 г. об обстановке в Тифлисе: массовое участие армии в сборах рабочих прекратилось, но единицы продолжают их посещать, одевая партикулярное (гражданское) платье. Пропаганда среди войск, продолжал тот же рапорт, с улицы перешла в частные дома. Задержаны пропагандисты: рядовые 4-го кавказского стрелкового полка Хаскель Ансель, Абрам Кац, Линга Балыга и унтер-офицер Рудов; служащие 15-го гренадерского Тифлисского полка — унтер-офицер Цензадский, рядовой Шинбинашвили, Абражанк и Давид Френкель; рядовые 16-го гренадерского Мингрельского полка — Ешеулов, Гольдман и Эпштейн^{806}. Из штаба Одесского военного округа докладывали, что у еврея Шломо Башмана, находящегося в настоящее время под стражей, был конфискован во время обыска гектограф, на котором он печатал прокламации. Печатный материал Башман передавал через помощника ротмистра 135-го пехотного Керч-Еникольского полка рядовому Фридлендеру для распространения в полку. Фридлендер был задержан с пятьюстами прокламациями. В целом, докладывали из штаба Одесского округа, нижние чины, особенно евреи, широко пользуются возможностью распространять прокламации^{807}.

Нехватка войск, необходимых для подавления выступлений в армии, привела Главный штаб к мысли об ином, весьма эффективном способе подавления волнений в войсках без применения силы, а именно с помощью передислокации и раздробления мятежных полков. Военный министр Редигер после бурного обсуждения этой меры с Витте согласился на перегруппировку войск, понимая, что таким образом будут решены две задачи: во-первых, значительно ослаблены, если не прерваны, связи полковых комитетов с местными революционными организациями, а во-вторых, — размещение частей войск в районах предполагаемых революционных выступлений сработает как устрашающая мера^{808}. Так случилось с 13-м полком, расквартированным в Одессе и попавшим в списки неблагонадежных.