Евреи в русской армии: 1827—1914

Петровский-Штерн Йоханан

Глава VI. ПРАГМАТИКИ И ПОЛИТИКИ: ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС, ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО И РУССКАЯ УЛЬТРАПРАВАЯ

«Талмуд дает нам бесчисленное множество указаний, как правоверным иудеям не исполнять решительно всякое обещание, решительно всякую присягу… Присяга для иудеев — это предмет шуток, предмет издевательств, и если мыслит солдат, который не уважает присягу, который нарушает присягу и признает, что для него, для его, так сказать, культа религиозного, [это] даже хорошо, то мне думается, что от такого солдата, кроме опасности, кроме вреда, ничего получиться не может»^{842}. Это утверждение, характеризующее отношение евреев к воинской повинности, прозвучало 2 декабря 1911 г. на заседании Государственной думы при обсуждении проекта нового устава. Принадлежало оно депутату Государственной думы Маркову 2-му, одному из наиболее радикальных политиков правого лагеря, в дальнейшем — сотруднику Отдела пропаганды в нацистской Германии^{843}. Мысль Маркова была проста: поскольку еврейскими солдатами, как и всеми русскими евреями, управляет некое тайное еврейское правительство, опирающееся на Талмуд, то евреев следует убрать из армии^{844}. Марков 2-й выражал точку зрения, которую разделяли многие думские ультраконсерваторы. Его прозрачный намек на «Протоколы сионских мудрецов», обессмертившие русскую ксенофобию и антисемитизм, был услышан и

понят^{845}.

Действительно, Марков 2-й не был одинок: рубеж столетий и особенно послереволюционный период между 1907 и 1914 гг. были отмечены резким усилением ксенофобии в русском обществе в целом и в армии в частности^{846}. Многочисленные антиеврейские циркуляры Военного министерства 1890-х годов, участие армии в погромах 1905–1906 гг., а также массовые антиеврейские эксцессы во время оккупации русскими войсками австрийской Галиции привели к тому, что у русской армии сложилась репутация безусловно антисемитского, если не самого антисемитского, учреждения дореволюционной России. Это расхожее мнение, принятое как само собой разумеющееся русскими и еврейскими историками, требует решительной переоценки. Негативное отношение к евреям в армии, характеризующее политику Военного министерства непосредственно перед Первой мировой войной, складывалось постепенно, под влиянием многих факторов, подчас весьма разнородных и воздействующих друг на друга опосредованно. Эта политика возникла в результате торможения реформ последних лет царствования Александра II^{847}. Она стала неотъемлемой частью контрреформ Александра III; ее стимулировали откровенные ультраконсервативные симпатии Николая II^{848}. С другой стороны, она была вызвана к жизни такими общественно-политическими дискуссиями второй половины века, как полемика об уклонениях евреев от военной службы в 1870-е годы или о еврейской «разнузданности» в конце 1890-х^{849}. Кроме того, ее формирование в значительной степени было обусловлено проникновением в военную среду расхожих штампов публицистики и художественной литературы консервативного направления, активно эксплуатирующих легенду о враждебных взаимоотношениях евреев и армии. Наконец, окончательное оформление этой политики в виде Устава 1912 г., закрепившего все антиеврейские положения, не могло состояться без опыта первой русской революции, в разгар которой русские ультраконсервативные партии получили официальный статус и предприняли активные попытки проникнуть в военную среду.

Чтобы осмыслить всю серьезность требований убрать евреев из армии, необходимо подробно остановиться на отношениях между евреями, военной бюрократией и русской правой. Отношение ультраконсерваторов к евреям в армии формировалось в несколько этапов, каждому из которых посвящен отдельный раздел данной главы. Во-первых, мы остановимся на разборе нескольких литературных произведений, впервые выдвинувших идею о непримиримой вражде евреев и армии. Опираясь именно на эту идею, в первые годы после революции 1905 г. Союз русского народа (СРН) атаковал Военное министерство, требуя изгнать евреев из армии. Во-вторых, мы проанализируем причины, которые привели в 1870-е годы к появлению жанра антиеврейской публицистики и возникновению легенды об отсутствии у евреев патриотизма. Опираясь в этой части работы на фундаментальное исследование Джона Клира, дающее практически исчерпывающую панораму еврейского вопроса в русской периодике, мы остановимся на отношении к этой проблеме в Военном министерстве и его комиссиях^{850}. В-третьих, мы рассмотрим один из самых драматических эпизодов отношений евреев и армии — истории Товарищества Грегера, Горвица и Когана, основного поставщика продовольствия для русских войск в Балканскую кампанию 1877–1878 гг. Суд над Товариществом, как мы увидим, существенным образом повлиял на отношение Военного министерства к евреям, сдвинув его «вправо»^{851}. В-четвертых, мы проанализируем, каким образом «черная сотня» подогревала погромные настроения в войсках во время первой русской революции. В-пятых, мы продемонстрируем, как праворадикальные идеи повлияли на формирование отношения военных начальников высшего и среднего звена к евреям в армии. Мы существенно переосмыслим выводы таких исследователей ультраконсервативной идеологии, как Роггер и Лёве, считающих русскую консервативную идеологию неким единым монолитом, и дополним их картину русской правой исследованием ее военного аспекта; кроме того, мы подробно остановимся на социокультурном аспекте «нового армейского антисемитизма», рассмотренного у Дитриха Бейрау^{852}, и продемонстрируем тенденции русской военной администрации, альтернативные «армейскому антисемитизму». Как увидим в дальнейшем, до 1914 г. «еврейская политика» Военного министерства далеко не всегда соответствовала ожиданиям влиятельных политиков крайне правого крыла и вряд ли может однозначно именоваться «антисемитской».

Одна из особенностей формирования ультраконсервативной идеологии, очевидная из вышеприведенного перечня, — кажущаяся бессвязность ее этапов. Действительно, что общего между разглагольствованиями «Киевлянина» о том, что евреи уклоняются от призыва в армию, и утверждениями начальников Виленского или Киевского военных округов, что евреев в войсках так много, что они разлагают армию? Что общего между пространными размышлениями Всеволода Крестовского о том, как еврейское население издевается над православными солдатами, и утверждениями Замысловского, что еврейские солдаты терроризируют христианское население всеми мыслимыми способами, не останавливаясь перед ритуальным убийством? Эта бессвязность — не наше методологическое упущение, а существеннейшая особенность ультраправой идеологии. Звеном, связующим ее различные этапы, была, по слову Лэнгмира, иррациональная реакция, вызванная неспособностью найти объяснение рациональным обстоятельствам или сомнениям^{853}. Каждая новая историческая эпоха (Великих реформ или николаевской реакции) представляла собой своего рода «рациональное», вполне поддающееся анализу обстоятельство, объяснить которое русская правая идеология не могла или не хотела. Поэтому связующим звеном между ее этапами был иррациональный страх, нашедший выражение в разных антиеврейских формах — будь то предрассудки, зафиксированные в военном законодательстве, предубеждение военно-судного управления, выносящего приговоры солдатам-евреям, антиеврейская художественная литература или публицистические призывы к проведению «очистительной дезинфекции» армии (выражение правых думских идеологов). Страх перед меняющейся исторической действительностью обладал уникальной способностью воспроизводить себя на каждом новом этапе, кардинально меняя повод для нападок и оставляя в неприкосновенности их объект. Ультраконсервативная идеология обладала не менее удивительной способностью включать в свой актив разнородные идеи и факты, возникшие из независимых исторических обстоятельств и видов интеллектуальной деятельности. Таким образом, перед нами стоит задача описать сложное «мифопоэтическое» явление, в основе которого лежат крайний иррационализм доводов, внутренняя непоследовательность и эклектика.

Круг чтения военной бюрократии: три источника

Легенда о непримиримой вражде армии и евреев — цивильного происхождения. Она родилась в 1830-е годы под пером Фаддея Булгарина и была подхвачена и тщательно разработана в самом начале 1880-х

Всеволодом Крестовским, опиравшимся на концептуальные новшества, предложенные Брафманом в его «Книге кагала»^{854}. В 1900—1910-е годы XX в. русские ультраконсервативные публицисты — Шмаков, Бутми, Замысловский — придали этой легенде окончательную форму.

Написанный языком мещанского сословия и ориентированный на это сословие роман Булгарина «Иван Выжигин» был первым популярным русским романом^{855}. Чиновничество составляло 30 % его читательской аудитории, офицерство — высшее и среднее — 25 %^{856}. На вкусы этой аудитории и ориентировался Булгарин, изображая конфликт между польским еврейством и русским офицерством. Интересно заметить, что в жизни Булгарина еврей сыграл решающую роль. Во время войны за третий раздел Польши корчмарь Йоселе спас жизнь матери Булгарина и самого шестилетнего Фаддея, бегущих от разъяренных польских мятежников. Йоселе своевременно пришел к ним на помощь с отрядом русских солдат^{857}. Но Пушкин не случайно изобразил Булгарина классическим примером моральной нечистоплотности, двурушничества и угодничества. Булгарин отблагодарил своего спасителя в характерной булгаринской манере. В своем знаменитом романе он сделал польского еврея — того же самого Йоселе — олицетворением необходимого зла, столь характерного для эпигонов позднего романтического романа. Еврей в «Иване Выжигине» наделен всеми основными чертами отрицательного персонажа. Он — хищный эксплуататор, порождающий нищету; безжалостный кредитор; шинкарь, деморализующий крестьянство; контрабандист, разрушающий экономику; подлый доносчик, способствующий обнищанию крестьян; предатель, торгующий живым товаром; совращающий (правда, безнадежно) главного героя в иудейство^{858}. Даже став ренегатом, он не утрачивает своих мерзких черт. Основная его профессия — арендаторство, но в действительности у Булгарина еврей — самозваный хозяин Польши, ее нещадный эксплуататор. Еврей не служит польскому помещику, а управляет им: «Помещики принадлежат Жидам»^{859}.

Два могущественных талисмана, которые помогают еврею управлять, — это деньги и водка. Благодаря им он затягивает в свои сети и крестьян, нуждающихся в кредите, и помещиков, привыкших в обильному застолью с возлияниями. В этом своем качестве ничего, кроме омерзения, он не вызывает. В то же время, еврей — зло не абсолютное. Йоселе, арендатор мельниц и корчем во всем имении пана Гологордовского, — олицетворенная газета, из нее можно почерпнуть как все политические новости европейского масштаба, так и все сплетни и анекдоты масштаба уездного. Расквартированные у поляков и евреев офицеры нуждаются как в его деньгах, так и в водке. Еврей так же необходим войскам, как постой войск — ему самому^{860}. Этот малоприятный, но терпимый симбиоз евреев и армии был подхвачен и развернут у Крестовского, пришедшего в русскую юдофобскую литературу в ту эпоху, когда крупнейшим ее представителем — своего рода живым отцом-основателем — считался Яков Брафман.

В истории русского юдофобства Брафману принадлежит выдающееся место. Его «Книга кагала» значила для русского общественного мнения второй половины XIX в. то же, что «Протоколы сионских мудрецов» — для Европы первой половины XX в. Русские консерваторы получили благодаря книге Брафмана научное подтверждение всех своих предрассудков и догадок, вернее — то, что они приняли за научное подтверждение. «Книга кагала» Брафмана — лучший антисемитский бестселлер в русской культуре — в предельно простой и ясной форме предложила русскому общественному мнению две идеи. Брафман утверждал, что виновником еврейской замкнутости и отсталости является Талмуд. Сама по себе эта мысль не была новшеством: Западная Европа уже в XIII в. открыла, что евреи живут по Талмуду, а не по Библии, и потому не могут более считаться хранителями традиции Господнего откровения^{861}. Поэтому придуманная Брафманом «талмудическая аристократия», управляющая еврейским миром черты оседлости с помощью Талмуда и в обход Библии, не могла претендовать на новизну^{862}. Гениальность Брафмана заключалась в другом. А именно в том, что он изобрел тот механизм, с помощью которого осуществлялось не видимое глазу управление России и Царства Польского еврейским миром.

Брафману нужно поставить в заслугу то, что с его легкой руки «кагал», отмененный в Польше в 1764 г., а в России — в 1844 г., стал мифом, превратился в мощную, бессмертную и непобедимую организацию, управляющую с помощью Талмуда всем на свете — финансами, западноевропейскими правительствами и даже настроением самого разнесчастного еврея — беспаспортного бродяги, слоняющегося по черте оседлости в поисках милостыни^{863}. Среди писавших о Брафмане — от Анского и Дубнова до Ледерхендлера и Клира — практически не было разногласий о его роли в становлении русского антисемитизма. Мы можем добавить к предыдущим исследованиям только одно: выдающаяся роль «Книги кагала» при любой, самой беспощадной критике ее нелепых инсинуаций и подтасовок, как правило, недооценивается. Остаются недооцененными также масштаб и глубина проникновения ее идей. Нас занимает лишь частный случай — то, как быстро и прочно абсорбировались брафманские идеи в raison d'^etre чиновников, в чьих руках была судьба еврейского солдата — призывника, отбывающего повинность или ушедшего в запас.

Как и любой миф, брафманский «кагал» объяснял реальную действительность целиком, исчерпывающе и без остатка. Стоило возникнуть новому явлению, и Брафман мгновенно находил ему объяснение — с помощью все того же мифа о всесильном и невидимом кагале, который с помощью все того же Талмуда управляет всемирной еврейской организацией. Накануне принятия нового Устава военной службы одним из аргументов против еврейского равноправия по отношению к воинской повинности считалось сознательное уклонение евреев от призыва. Приняв некоторое участие в работе комиссии по выработке нового Устава 1874 г., Брафман опубликовал во влиятельном «Голосе» (10.09.1874) статью о еврейских уклонениях и ввел соответствующую главу в новое издание «Книги кагала». Разумеется, вся ответственность за уклонения ложилась на кагал, подтасовывающий призывные списки и укрывающий «талмудическую аристократию» от военной службы^{864}. Брафман утверждал, что кагал оперирует двумя призывными списками: один включал «талмудическую аристократию», другой — мелких ремесленников и торговцев, еврейскую бедноту. Кагал умело манипулировал правительством, подсовывая ему второй список. Брафман констатировал, подчеркивая курсивом важность собственного вывода: «Между десятками тысяч евреев, попавших в русские военные ряды в продолжение больше сорокалетнего отбывания у евреев рекрутчины натурою, не попался ни один талмудист-патриций»^{865}. Теперь же, при новой форме несения воинской повинности, кагал организовал и управлял системой уклонения евреев от военной службы. Подобное объяснение еврейских уклонений подменяло сложно-составную проблему доходчивым и простым мифом, легко запоминающимся и сохраняющим статус научно доказанного. Так, например, чтобы доказать виновность младшего врача 9-го саперного батальона надворного советника Марка Вольперта, обвиненного в 1876 г. военным судом г. Сохачева в выдаче еврейским призывникам подложных освобождений от военной службы, помощнику прокурора достаточно было сослаться на сочинение Брафмана «Жиды и кагал» (так указано в деле) и сделать из него «извлечения для характеристики кагалов, еврейской присяги и значения факторов-евреев», чтобы доказать виновность подсудимого^{866}.