Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

Щеглов Юрий Маркович

Однако выяснилось, что не к официальным торжествам начнут принимать, а в декабре — к Новому году. От сердца отлегло немного. До Нового года далековато. Ноябрьская демонстрация прошла без сучка и без задоринки. Группа собралась вовремя, разобрали лозунги и портреты. В ожидании очереди, чтобы влиться в колонну, — пели, плясали и угощались пирожками. Девчата напекли и принесли с собой. На улице ничего не купишь. В конце волнующего для руководства мероприятия, когда университет стройными рядами, с массой знамен благополучно протопал под музыку собственного оркестра мимо трибуны обкомовских вождей, среди которых выделялся будущий Первый секретарь смазливый Егор

Лигачев, Женя не робко, а довольно властно предложила:

— Теперь пошли к нам — допразднуем. Отец хочет с тобой поближе познакомиться. Дразнит — отчего кавалера скрываешь? Не черт ли он с хвостом и рогами, как Хулио Хуренито? Ты будешь моим кавалером сегодня. Без него, — сказал отец, — не являйся.

Меня насторожили не слова мнимого Олега Жакова, а сам факт праздника в крольчатнике. Никак не ожидал, что в семействе, от которого за версту тянуло антисоветчиной, отмечают революционные даты. Я не удержался и спросил:

— У тебя отец член партии? И любит революцию? Он что — ЛЮР: любитель революции и Софьи Васильевны? Он что — любит кататься на СВ?

Софья Васильевна — советская власть и СВ — советская власть, то есть спальный вагон. Любителей Софьи Васильевны и спальных вагонов везде хоть отбавляй.

— Да ты что! — вскинулась Женя. — Собираемся из-за соседей. Если проигнорировать, не заводить патефон, не налепить пельменей и не привести какого-нибудь гостя — донесут в дирекцию, начнут приставать к матери, мол, у вас с мужем были когда-то неприятности… Ну и так далее! А лишний раз собраться семьей не повредит. В Томске не больно разгуляешься. Веселья у нас дома мало. Вот у Оленьки Киселевой образцово-показательная семья и отец чудесный! О литературе поговорить любит, и пошутит в меру, и выпьет, и потанцует! Оленька счастливая. А у меня с отцом очень сложные отношения…

Что между ними не все гладко, я почувствовал давно, но причина оставалась загадкой. Спрашивать — неловко.

— Начали они особенно портиться, когда отца вызвали в школу на педсовет и он узнал, что лживую доченьку исключили из комсомола за космополитизм. Я от родителей прискорбный факт утаила.

А я едва не свалился в мокроватый сугроб. Что за чепуха! Откуда здесь космополитизм? В какой-то зачуханной томской средней школе?!

Продукты космополитизма

— Но ты комсомолка! И медаль получила! — воскликнул я.

— Получила, получила, и в комсомоле восстановили. Не бойся! Однако месяцев шесть меня чистили на каждом собрании, а потом: то ли пожалели, то ли невыгодна этому наробразу-дикобразу стала история с космополитизмом. Ладно, помчались, не то родители рассердятся. Отцу на педсовете предъявили обвинение, что он мне дал неправильное космополитическое воспитание и что я продукт, причем типичный, такого воспитания. Сыр-бор разгорелся из-за того, что я Флобера «Мадам Бовари» назвала настольной книгой. И пошло-поехало! Отец вернулся разъяренный. Ну и влепил за равнодушие к семейному благополучию. Впрочем, нормальная связь с отцом начала нарушаться еще в пятом классе, когда еще не читала Флобера. С той поры я мучилась сама, мучила маму, но ничего с собой не умела поделать: я его перестала уважать, в каждом движении видела фразу и позу!

— Но почему, почему? — взволнованно спросил я, удерживая Женю за рукав. — Это у тебя было возрастное. Каждый шпиндель конфликтует со старшим поколением. Отцы и дети! Дети и отцы!

— Наверное, ты прав, — спохватилась Женя. — Отец добрый человек, умный, образованный. Он европейские языки знает, латынь, греческий. Он математик отличный,

инженер талантливый. У него руки золотые. Он литературу обожает. Для отца Эренбург царь и Бог. Он наизусть «Хулио Хуренито» выучил. С любого слова начни — продолжит! Конечно, я виновата, я плохая, дурная дочь. Не жалела его, не верила в его способности, увлечения. А так хотелось верить. Я так завидовала тем, у кого все просто, ясно. Особенно Оленьке Киселевой. Какой у нее отец! Какой отец! А мой — оробел и не сумел меня защитить, да еще потом дразнил космополиткой, чтобы прикрыть собственную слабость.

Я слушал Женю изумленный и не знал, что ответить. Как ее успокоить? Почему она разоткровенничалась именно сейчас? Хочет о чем-то предупредить? Надо держать себя осторожнее, если не все ладно в королевстве Датском. Возможно, его обработали опера? Но я отогнал от себя нелепую мысль.

Мы стояли у входа в Рощу. Я снял с ветки слой белеющего снега и вытер щеки. Холод обжег, остудил и вернул на землю. Женин космополитизм, признаться, сильно подкосил. Теперь кое-что прояснилось. Наверное, Миля Стенина и Галка Петрова знали Женину нашумевшую историю. Обвинение школьницы в космополитизме и изгнание из комсомола, что ни говори, вещь нечасто встречающаяся, и скандал был по-наробразовски громким. Ярлык и в университете легко возобновить.

— Ты что? Испугался? — спросила тихо Женя. — Если не хочешь идти к нам — тогда прощай: встретимся в библиотеке. Я привыкла к изменам. Пока длилась тягомотина с космополитизмом, я узнала, что есть на свете предательство и трусость. Каждую подружку вызывали поодиночке к директору, собирали родителей, предупреждали — вроде я зачумленная. В общем, все стадо, кроме одной девочки, которая в те дни просто перестала ходить в школу, дало порочащие меня показания. Я была сперва убита, но потом оправилась от шока и ни на кого теперь зла не держу.

Она резко повернулась и побежала к Бактину. Я догнал Женю. Странная девчонка, ей-Богу! Я ей доверяю на все сто, а она мне — нет. Ведь мы обменялись поцелуями. Как физкультурник, никогда не обнимавшийся, я относился к такого рода прикосновениям губами как к клятве на крови.

— Ты с ума сошла! — прошептал я, жарко дохнув в повернутое ко мне лицо. — Ты сошла с ума! Чего ты набросилась? Я очень хочу пойти в гости и поближе познакомиться с отцом. Я тоже космополит. Я тоже люблю «Мадам Бовари». Космополитизм — общемировое явление. Я не собираюсь тебя предавать. У нас, в Киеве, космополитов сколько угодно!

Понимали ли мы в должной мере значение термина? Думаю, что нет. Мы понимали только, что космополитизм — кнут, которым нас шельмуют неизвестно за что. В шкуре космополита я не побывал, но моя тетка относила ее до смерти Сталина и больше, конечно, не могла работать в академическом украинском драматическом театре имени Ивана Франка, что располагался в помещении бывшего театра Соловцова.

Дышать Испанией

С момента прихода вдовы генерала Лукача в Стационар Лечсанупра Испания жарко приблизилась ко мне вплотную. Удивительно, что Каперанг, принимавший участие еще в двух войнах — финской и Отечественной, — ни разу не обмолвился словом об обороне Севастополя, например, где воевал больше двухсот дней, не вспоминал он и о борьбе с немецкими подводными лодками, нападавшими на английские конвои в северных водах. Волчьи стаи, пустившие на дно сотни кораблей, не оставили в душе следа. И финская война тоже. Я узнал о Севастополе, волчьих стаях и финской случайно от медсестры, когда внезапно остановился возле нее на лестнице.