Еврейское остроумие. Десять заповедей

Белочкина Юлия Вадимовна

Рав Нафтали предложил юноше немного успокоиться и рассказал ему такую историю:

«Свила птица гнездо на морском берегу, у самой кромки воды. Через какое- то время волны утащили гнездо. Птица была в ярости, она начала клювом вычерпывать воду из моря на берег, а песок с берега бросать в воду. Увидала это другая птица и спрашивает:

— Что ты делаешь?

— Я посвящу всю свою жизнь, чтоб превратить море в сушу и сушу в море.

— Глупейшее ты создание! Много ли ты, в конце концов, можешь сделать?»

* * *

К раву Нафтали пришел юноша, одержимый желанием сделать мир лучше.

—

Но зачем ты шел так далеко? Разве нужно чему-то учиться, чтобы делать добрые дела?! — изумился рав Нафтали.

— Я хотел, чтоб вы помогли мне стать лучше, и тогда я смогу принести больше пользы людям.

Тогда рав Нафтали рассказал ему историю:

«Дело было давно, когда наши предки вернулись из Египта в землю Израилеву. Один благочестивый еврей шел по пустынной дороге. Вдруг он заметил человека, лежащего без сил. Он остановился и наклонился к лежащему, тот слабым голосом попросил пить. Еврей снял с пояса бурдюк, распустил его и понял, что вода в нем старая и не слишком хорошо пахнет. И тут он вспомнил, что не так давно проходил мимо источника. Он развернулся и бегом побежал назад, но когда он принес полный бурдюк свежей холодной воды, лежащий на земле человек уже умер от жажды».

* * *

Однажды рава Нафтали спросили, почему он так часто рассказывает притчи.

Он усмехнулся и сказал, что для того, чтоб узнать это, вопрошающему придется выслушать еще одну:

«Некогда Правда ходила по улицам голая, в чем мать родила. Это, конечно, не понравилось людям, и никто не пускал ее к себе в дом. Однажды, когда грустная неприкаянная Правда бродила по миру, она встретила Притчу, одетую в красивые яркие одежды, радовавшую глаз. Притча спросила Правду:

— Почему ты ходишь по миру такая грустная?

Правда печально опустила голову и сказала:

— Сестра моя, я уже стара, поэтому люди отворачиваются от меня.

— Не может быть, — сказала Притча, — что люди удаляются от тебя потому, что ты стара. Я вот тоже не моложе тебя, но чем старше становлюсь, тем больше людей восторгается мною! Я открою тебе секрет: люди не любят простых, открытых вещей. Они предпочитают, чтобы истины были скрыты и приукрашены. Давай я тебе подарю несколько своих красивых платьев и покажу тебя миру, ты сразу увидишь, как полюбят тебя люди.

Правда приняла совет Притчи и оделась в ее красивые одежды. И действительно, никто не убегал от нее, и ее принимали с радостью и с улыбкой. С тех пор Правда и Притча не расстаются».

Бааль Шем узнал, что один из его учеников тайно записывает все, что он говорит. Он собрал всех учеников и спросил: «Кто из вас записывает то, чему я вас учу?» Ученик тут же признался и подал свои записи учителю. Баал Шем внимательно изучил их, а потом сказал: «Но я такого не говорил! Ты не слушал меня ради Небес, поэтому тебя обволокли силы зла и твои уши слышали то, чего я не говорил!»

И. Эренбург

Из повести «Тринадцать трубок»

…Когда ослу говорят, что впереди ночлег, а позади овраг, осел ревет и поворачивается назад. На то он осел. А кроме ослов, никто против истин явных и вечных возражать не станет. Когда салоникский старьевщик Иошуа попросил у меня за старую трубку из красной левантской глины с жасминовым чубуком и янтарным наконечником две лиры, — я смутился, ведь в табачной лавке такая же трубка, чистенькая, новая, без трещин, стоила всего два пиастра. Но Иошуа сказал мне:

— Конечно, лира не пиастр, но и трубка

Иошуи — не новая трубка. Все, созданное для забавы глупых, старея, портится и дешевеет. Все, созданное для услады мудрых, с годами растет в цене. За молодую девушку франтик платит двадцать пиастров, а старой потаскухе он не даст и чашки кофе. Но великий Маймонид в десять лет был ребенком среди других детей, а когда ему исполнилось пятьдесят лет, все ученые мужи Европы, Азии и Африки толпились в сенях его дома, ожидая, пока он выронит изо рта слово, равное полновесному червонцу. Я прошу у тебя за трубку две лиры, ибо каждый день я ее семь раз курил, кроме дня субботнего, когда не курил вовсе. И в первый раз я ее закурил после смерти моего незабвенного отца Элеазара бен Элиа, мне было тогда восемнадцать лет, а теперь мне шестьдесят восемь. Разве пятьдесят лет работы Иошуи не стоят двух лир?

Я не уподобился ослу и не стал возражать против истины. Я дал Иошуе две лиры и поблагодарил его от всей души за достойное наставление. Это так растрогало старого старьевщика, что он попросил меня зайти в дом, усадил в покойное кресло между бабушкой, давно разбитой параличом, и правнуком, восседавшим на ночном горшке, угостил сразу всей сладостью и горечью евреев, а именно — редькой в меду, и продолжил свои поучения, может быть, из природного прозелитизма, а может быть, в надежде получить и за них добрые турецкие лиры.

Я услышал много высоких абстрактных истин и мелких практических советов. Я узнал, что когда рождается кто-либо, надо радоваться, ибо жизнь лучше смерти, а когда кто-либо умирает, огорчаться тоже не следует, ибо смерть лучше жизни. Я узнал также, что, купив меховую шапку, лучше всего побрызгать ее лавандовой настойкой, чтобы покойный бобер не испытал посмертного полысения, и что, скушав много пирожков на бараньем сале, надлежит закусить их лакричником и неоднократно мягко потереть свой живот справа налево, дабы избавиться от изжоги. Я узнал еще много иного, хотя и не вошедшего ни в Талмуд, ни в агаду, но необходимого каждому еврею, желающему всесторонне воспитать своих сыновей. Со временем я, вероятно, издам эти поучения салоникского старьевщика Иошуи, пока же ограничусь изложением одной истории, тесно связанной с моим приобретением, — истории о том, как и почему юный Иошуа начал курить трубку из красной левантской глины с жасминовым чубуком и янтарным наконечником. Я передам эту историю во всей ее красноречивой простоте. Мудрость древнего народа в ней сочетается с его неуемной страстностью, принесенной из знойной Ханаанской земли в степенные и умеренные страны рассеяния. Я знаю, что она покажется многим кощунственной и что, пожалуй, иные евреи станут даже оспаривать, что я действительно обрезанный еврей, несмотря на всю очевидность этого. Но в истории трубки Иошуи скрыта под грубой оболочкой благоуханная истина, а против истины, как я уже сказал, возражают лишь ослы.

Пятьдесят лет тому назад престарелый Элеазар бен Элиа заболел несварением желудка. Вероятно, за свою жизнь он съел немало пирожков на бараньем сале, и так как сыновья отцов не учат, тем паче мертвых, то и Иошуа, узнавший много позднее о целительных свойствах лакричника, в те дни никак не мог облегчить страдания отца. Почувствовав приближение конца, Элеазар бен Элиа собрал вокруг своего ложа четырех сыновей: Иегуду, Лейбу, Ицхока и Иошуу. Кроме четырех сыновей, у Элеазара бен Элиа были еще четыре дочери, но он не призвал их, во — первых, потому, что все они были замужем, во — вторых, потому, что женщине незачем присутствовать там, где один мужчина поучает другого. А именно для мудрых наставлений собрал Элеазар своих сыновей.