Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе
Шрифт:
восстановить психологию афинского зрителя V в. до н. э. мы не в силах. Речь
идет даже не о вводных ремарках, описывающих фантастические декорации ("в
глубине видны горы, ближе к храму - лавровая роща" в "Ионе", "лунная ночь на
исходе" в "Электре", "жаркий полдень" над Федрой) или наружность действующих
лиц (у Медеи - "длинный овал лица, матовые черные волосы, тип лица
грузинский, шафранного цвета и затканная одежда напоминает Восток"). Гораздо
важнее ремарки,
с горькой усмешкой, пауза, проникаясь его тоном, стараясь попасть в ее тон,
пауза, в его тоне, живо, с живостью, помолчав, пауза, иронически, не без
иронии, пауза, побледнев, понизив голос, пауза, пауза, собираясь с духом, с
деланным нетерпением, молчание - все это только из одной трагедии ("Ифигении
в Авлиде") и далеко не полностью. Мы видим: Анненский, во-первых, усиленно
вписывает в текст "паузы", во время которых в душе персонажей происходит
нечто невысказанное, и, во-вторых, "тон", "иронию", "горькую усмешку" и
прочее, означающее, что персонажи если и говорят, то не совсем то, что
думают. На прямолинейный греческий текст, в котором все слова значат ровно
то, что они значат, накладывается густая сетка режиссерских указаний на
какое-то иное, скрытое за ними значение. Опять-таки происходит жестокая
борьба за смысл между переводчиком и оригиналом, и в этой борьбе побеждает
переводчик. Еврипид оказывается неузнаваемо перелицованным - так, что все,
кто читал его по-гречески, убиваются, а кто не читал, умиляются вот уже сто
лет. Работа над ремарками была последним этапом шлифовки перевода
Анненского: в переводах, доведенных им до печати, их много, а в оставшихся
черновыми - почти нет.
Преображение Еврипида под пером Анненского, пожалуй, лучше всего описал
в некрологе о нем ("О поэзии Иннокентия Анненского") Вяч. Иванов, хотя
говорил он не о переводах, а об оригинальных драмах Анненского, об их
античности и неантичности. Пользуясь своим обычным метафорическим языком, он
пишет, что лишь "одна решительная черта" отличает античность Анненского от
античности настоящей - это "отсутствие маски с теми последствиями и
влияниями, которые снятие ее оказывает на весь драматический стиль. Ибо
маска принуждает диалог быть только типическим и всю психологию вмещает в
немногие решительные моменты перипетий драмы, тогда как отсутствие маски
обращает все течение драматического действия в непрерывно сменяющуюся зыбь
мимолетных и мелких, полусознательных и противоречивых переживании. Но уже
Еврипида заметно тяготит статичность маски; кажется, он предпочел бы живую и
неустанно подвижную мимику
сделал хор, некогда носителя незыблемой объективной нормы, выразителем
лирического субъективизма". То, к чему (по мнению Иванова) стремился
Еврипид, доделал, осуществил за него Анненский. И не только в метафорическом
смысле ("маска" как монументальная обобщенность античной поэтики), а и в
прямом: вписываемая им в ремарки мимика психологических оттенков была бы на
античной сцене, где актеры выступали в настоящих масках, совершенно
немыслима.
Кроме таких режиссерских вмешательств в текст, какими были ремарки,
поэт пользуется и обычными типографскими: в репликах появляются курсивы и,
как правило, приходятся на неожиданные, порой случайные слова, побуждая
читателя остановиться и задуматься. Тому же служат абзацы в длинных
монологах (особенно - разрывающие строку): они очень часто ставятся не там,
где кончается один логический кусок и начинается другой, а немного раньше
или немного позже. Тому же служат анжамбманы - когда точка (или многоточие)
приходится не на конец стихотворной строки, а тоже немного раньше или позже.
В греческой трагедии фразы и части фраз укладывались в строки с
монументальной четкостью, у Анненского они причудливо изламываются по
переносам, и каждый такой излом опять-таки диктует читателю эмоциональную
интонацию, не зависящую от смысла слов. Наконец, тому же служит сам стиховой
ритм: Анненский один из первых русских модернистов разработал дольник,
прерывистый размер с неровным ритмом, все время держащий в напряжении
читательский слух. Использовался он преимущественно в хорах, но не только:
пролог "Ифигении в Авлиде" наполовину написан анапестами, Анненскому этот
однообразный размер претил, и он подменил его дольником, к удивлению своих
посмертных редакторов. Большинство русских поэтов начала века учились
дольнику по Гейне, Анненский - по античным лирическим размерам; Мережковский
переводил хоры греческих трагедий еще условными и привычными хореями и
амфибрахиями, Анненский - столь же условными, но непривычными дольниками, и
разница была разительна.
Необычные интонации заполнялись необычной лексикой. Потом, когда
Анненский написал собственную трагедию "Лаодамия" на еврипидовский сюжет,
Брюсов пенял ему в рецензии за причудливый подбор слов: футляр, аккорды,
легенды, фетр, скрипка, атлас - и рядом фарос (плащ), айлинон (похоронный
плач) и киннамон. Такого же рода, хоть и не столь вызывающий словарь склады-