Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Гиммлер приказывал прислуге не жалеть закусок и вин, и те, кто помнил еще довоенный период, стали говорить, что возвращаются благословенные времена Рудольфа Гесса, который был родным отцом для всех астрологов и ясновидцев. После того как Гесс улетел в Англию, Гейдрих запаковал их в концлагеря, а теперь наконец снова начинается «золотой век» для людей, отмеченных перстом судьбы.
Риго молчал и ждал, что будет дальше. На сеансы стали приезжать дамы. Вот тогда-то заприметила миловидного француза графиня Вильденталь, женщина с очень высокими связями в Берлине. Наверно, графиня решила не возвращаться к
— Я слышал, что мосье в своих предвидениях использует только точные науки?
Риго был осторожен, как канатоходец.
— Вы не ошиблись, — ответил он.
— Давайте говорить открыто, — вдруг рубанул эсэсовец. — Во всю эту дребедень не верит никто, кроме фюрера и Гиммлера. Вы это хорошо знаете.
— Я имел возможность убедиться в противоположном,— парировал Риго.
— Ну, может, еще есть в Германии несколько сот идиотов, которым нечего больше делать, кроме как слушать всяких пустобрехов.
— Вы меня обижаете, — сказал Риго.
— Прошу прощения, — офицер привскочил. — Вы гость рейхсфюрера СС, и я действительно веду себя по-свински. Но выслушайте, пожалуйста, мое предложение. Вам надо сегодня же вечером указать рейхсфюреру один пункт на этой карте.
— Я могу сделать это и без карты, — важно проговорил Раймонд.
— Хорошо, я вам верю. Однако мое предложение сводится к тому, чтобы вы показали именно на этой карте и сегодня. Потому что нельзя терять времени. Муссолини может попасть в руки союзников, и тогда конец всему. Вы знаете, как страшен в своем гневе фюрер.
— Мне не приходилось с ним встречаться, — Риго насмешливо посмотрел на эсэсовца.
— Зато вы хорошо знаете, что фюрер сделал с вашей Францией.
— Я не был во Франции со времени ее капитуляции.
— Мы уклонились от основной темы, — напомнил офицер. — Наши условия: вы показываете рейхсфюреру точку на карте, за это получаете обещанную награду — сто тысяч марок — и свободу. Свободу... с очаровательной женщиной.
Свобода с женщиной — это было все равно что свобода передвижения, если тебя привяжут к паровозу.
— Нельзя ли без женщины? — поинтересовался Риго.
— Вы не пожалеете,— заверил его эсэсовец.— Кроме того, знайте, что эта женщина избрала как раз вас для открытия тайны рейхсфюреру. Согласитесь, что я мог бы предложить сделать это любому из сорока ваших... гм, коллег. И уверен, что ни один из них не отказался бы.
— А я разве отказываюсь?
— Ну, вы просто ломаетесь, как все французы в таких случаях, — усмехнулся офицер. — Короче говоря, вы согласны?
— С одним условием.
— А именно?
— Чтобы мне принесли веретено.
— Веретено?
— Да. Не стану же я тыкать пальцем. Надо, чтобы это было как-то обосновано. Чтоб здесь участвовали потусторонние силы.
— Послушайте, — воскликнул эсэсовец, — вы гений! Я думал, что вы просто сумасшедший, теперь вижу, что ошибался.
— Вполне возможно, — охотно согласился Риго.
— Это говорю вам я, оберштурмбанфюрер Гйотль, доктор юриспруденции Венского университета.
— Рад познакомиться, — Риго
В тот же вечер он раскрутил перед Гиммлером веретено и незаметно остановил его тогда, когда своим острием оно воткнулось в группу островов между Корсикой и Сардинией.
Веретено указывало на островок Святой Мадлены. Там, под охраной отряда карабинеров, сидел арестованный правительством маршала Бадольо Бенито Муссолини.
Ста тысяч марок Раймонду не дали. Он только записал в большую прошнурованную книгу, что жертвует эти деньги на оборону великой Германии.
Свободу он получил с восьмидесятикилограммовым приложением в виде графини Вильденталь, которая завладела французом, как средневековый сюзерен своим вассалом.
Но теперь уже Раймонду было все равно, где жить, с кем жить, как жить, — лишь бы жить и ни о чем не думать, ничего не бояться.
— Чего стоят приключения, если ими нельзя ни перед кем похвалиться? — заметил пан Дулькевич.— Я считал пана романтиком, а пан просто циник и вагабунда[25].
— Такова жизнь, — Риго пожал плечами.
— Во Франции тысячи патриотов борются против фашистов в отрядах движения Сопротивления, — сказал Михаил.— Это тоже жизнь, мосье Риго.
— Однако они не освободили Франции, — усмехнулся бывший астролог.
— А вы даже не пробовали этого сделать, — вмешался в разговор Франтишек Сливка.
— Я маленький человек. Мне не нужно решать мировые проблемы. Вермут «Касси», немного помады для волос и как можно больше любви — вот и все. Вы говорите: «родина», «народ», «долг». Какое мне до этого дело? Человека непрерывно обманывают. Обманывают общество, государство, церковь, семья, и все это связывает нас крепчайшими узами. Человек не может быть счастливым, пока не осознает свою внутреннюю свободу. Надо забыть обо всем, дать волю тому, что в человеке угнетается и уродуется логикой разума, отбросить цепи разума, которые мешают на каждом шагу, нырнуть в шальной омут любви и наслаждений. Вот где счастье. Классический француз — это человек, который ставит на первое место в жизни и во всем на свете любовь. Когда Даладье был премьером, он заботился больше о своей любовнице де Круссоль, чем о Франции. А Поль Рейно думал не о том, чтобы остановить танки Гудериана, а о том, чтобы гитлеровский посол Отто Абетц не отбил у него графиню Элен де Порт. Спрашивается, почему же я, Раймонд Риго, двадцатичетырехлетний молодой человек, не имею права поставить на первое место свою любовницу, а уже на второе...
— Замолчите! — крикнул Михаил, и меловая бледность залила его щеки.— Замолчите, а то...
Он махнул рукой и отвернулся. Риго пытался пренебрежительно усмехнуться, но у него только вздрогнули губы.
Итальянец и чех смотрели на него с презрением, пан Дулькевич вздохнул и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Не люблю ренегатов. Во всех разновидностях.
— Все это напрасные разговоры, — примирительно усмехнулся бывший богослов. — Вы не сможете убедить меня, я не докажу ничего вам. Я отделен от каждого из вас не-проходимой пропастью, как каждый из вас отделен от меня. Моя боль и ваша боль, моя радость и ваша радость, моя смерть и ваша смерть совсем разные, и их можно смешать, лишь игнорируя действительность.