Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
И настал вечер, когда Анн не пришла. Не было ее и на другой и на третий вечер. Через три дня к Якобу пришел какой-то юноша, подал ему толстую тетрадь и сказал:
— Анн арестована. Очевидно, ее расстреляют. Она просила передать вам тетрадь. Это ее дневник. Она записывала все, что делалось в Амстердаме при немцах. Мы не можем хранить эту тетрадь: каждый из нас не сегодня, так завтра пойдет следом за Анн. Дневник надо будет опубликовать после войны. По нему сделают фильмы и пьесы. Тысячи людей будут смотреть на страдания голландцев, плакать и про-клинать войну. Сберегите голос вашей дочери,
Якоб сидел перед юношей, как обгорелый пень старого дерева, черный и неподвижный. Только красные волосы пылали на его склоненной голове и в душе поднимался неугасимый огонь ненависти.
Якоб пошел на восток. В маленьком Хогсварте жили родственники его покойной жены, он остановился у них. Это был глухой городок в дюнах, и никто не думал, что он понадобится врагу. Однако и Хогсварт вскоре наполнился фашистами. Дюны вокруг городка были объявлены зоной смерти. Каждого, кто выходил за черту города, расстреливали без суда.
Тогда Якоб придумал, как отомстить врагу. Когда-то его учили, что месть — радость богов. Теперь он знал: месть — это его радость.
Каждый вечер, как только темнело, Якоб шел в дюны. Он ковылял на своей деревяшке медленно и осторожно. В правой руке у него была тяжелая суковатая палица, подаренная ему индийским шкипером еще тогда, когда Якоб продавал марки и табак. На плече висела старая крепкая сума. В ней лежали силки и сети. Якоба привлекала не охота — его влекла возможность ходить по своей собственной земле, которую враги объявили зоной смерти. Он бросал вызов врагам каждый день, каждую ночь. Он играл со смертью, ковыляя на своей деревяшке неподалеку от фашистских часовых, смелый и ловкий, как гезы, что боролись когда-то с испанскими захватчиками.
Иногда Якоб не успевал к утру вернуться домой, и тогда он прятался в дюнах весь день. Он изучал тропки, по которым сновали эсэсовские патрули, так же старательно, как тайные тропы птиц и зверей. Он закалял свою ненависть, оттачивал свой гнев на твердом точиле терпения и осторожности, уверенный в том, что рано или поздно отплатит за смерть Анн, за муки голландцев.
Но когда однажды хмурым утром Якоб Ван-Роот увидел перед собой человека, которому надо было помочь, он не сразу отважился это сделать.
Страшно было нарушать привычное уединение, не хотелось прежде времени разматывать тяжкий клубок гнева.
Одноногий голландец стоял в кустах, почти не пригибаясь, и смотрел. А за поворотом старого канала — по его дну — шли двое людей. Сзади шел враг — это Якоб понял сразу. Впереди — какой-то незнакомец. Понурый и бессильный. Шел медленно, безразличный ко всему. Кто он? Француз, голландец или русский? Отважный боец или несчастный дезертир? Якоб долго смотрел на них. Мысли в его старой голове текли медленно, как песня островных жителей. Это были мысли человека, которому некуда спешить — вокруг безмятежность моря и неба. И жизнь его так же однообразна, как приливы и отливы соленых вод.
Двое приближались. Передний все ниже склонял голову, а задний все нахальнее размахивал оружием, и Якоб не выдержал.
Он съехал по крутому откосу на дно канавы, достал из сумы крепчайший силок, спрятал его петлю в траве и поскорее вернулся наверх, в кусты. Ждать, пока двое подойдут,
И фашист шагнул в круг, обведенный тонким волосяным шнуром. Он поставил свою ногу сразу всей ступней и налег на нее, чтобы крепче придавить голландскую землю.
Петля с тонким свистом оплела ногу эсэсовца. Прозрачная толстая нитка, натянутая между Якобом и фашистом, запела, и солдат упал на дно канала. Он упал животом на свой черный автомат. Больше Якоб ничего не видел. Он выкатился из кустов и съехал по песку вниз. Клифтон Честер еще боролся с лежащим эсэсовцем, когда палица из крепкого, как железо, индийского дерева упала на голову врага. Палица была так тяжела, что вторично поднимать ее не пришлось После этого Якоб схватил Клифтона за руку и молча поволок вверх, в дюны. Англичанин показал ему на автомат. Голландец кивнул. Клифтон вернулся, забрал автомат, снял с убитого пояс с магазинами. После этого они полезли по крутому склону. Одноногий помогал Клифтону: к англичанину еще не вернулись силы.
— Куда ты ведешь меня? — спросил Честер.
Якоб молчал. Он достаточно хорошо знал язык Клифтона. Но слова были лишними. Он убедился в этом уже давно. Поэтому Якоб махнул рукой, показывая на далекий ветряк, который еле виднелся сквозь серую дождевую мглу.
— Там тоже эсэсовец,— предупредил Клифтон.— И, наверно, связан телефоном со своими.
Якоб молча показал ему перерезанный провод, что лежал на земле, как растоптанная змея.
— Не думаешь же ты, что фашист подпустит нас к ветряку? — снова заговорил Клифтон, удивляясь, что встретил человека, рядом с которым сам оказался невероятно болтливым.
Голландец шел дальше, не говоря ни слова, только хрипло дышал. Под шляпой горели его неправдоподобно красные волосы. Твердая деревяшка нещадно толкла дрок.
Якоб остановился лишь тогда, когда увидел, что есть люди, которые умеют прятаться в дюнах лучше, чем он. Голландец был настолько поражен, что даже воскликнул:
— О!
Франтишек Сливка, виноватый и растерянный, вырос словно из-под земли перед Якобом и Клифтоном. А из-за соседних кустов поднимались Михаил и пан Дулькевич, Гейнц Корн и Юджин, Пиппо и Раймонд Риго. Отряд спешил на выручку товарищу, легкомысленно покинутому чехом. Михаил пожал голландцу руку.
— Кто вы такой? — спросил он.
— Якоб Ван-Роот.
— Мы благодарны вам. Вы спасли нашего товарища.
Голландец пожал плечами.
— Мы партизаны,— сказал Михаил.— Наш отряд называется «Сталинград».
— Сталинград? — хрипло спросил Якоб.
— Да, Сталинград.
— Паулюс?
— Да. Сталинград, под которым разбита армия Паулюса.
И тогда вдруг все увидели голландца за совсем необычным для него делом: Якоб Ван-Роот смеялся!
— Сталинград! — крикнул он.— Сталинград — очень хорошо! Прекрасно — Сталинград!