Европа-45. Европа-Запад

Загребельный Павел Архипович

— С теми, что удерживали на берегах Ла-Манша бетонированные укрепления для запуска «фау»? — добавил англичанин.

— С теми, что разрушили Варшаву? Пытали поляков? Жгли Украину и Белоруссию? С теми?

Эсэсовец молчал.

— Пану тесно было в Германии. Немецкая земля скупая и неприветливая. Так?

— Да.

— Пану хотелось хорошей земли. Верно?

— Да.

— Больше пан ни о чем не думал. Правильно я говорю?

— Правильно.

Дулькевич допросил в качестве свидетеля Юджина. После этого член трибунала Сливка заметил:

— Меня беспокоит то, что подсудимый не признал ни

одной своей провинности...

Но юридическая подготовка пана Дулькевича после допросов и пыток в Моабите оказалась большей, чем мог подумать кто-либо из присутствующих. Председатель трибунала терпеливо разъяснял чеху:

— Можем ли мы отличить правду в словах подсудимого от неправды, если нет свидетелей? Независимо от показаний подсудимого нам известна серия преступлений, участником которых он был. Подсудимый признает: он мечтал о захвате чужих земель. Ему хотелось чужой земли. Я полагаю, что этого достаточно для вынесения приговора. Прошу панов членов трибунала высказаться. Пан Честер!

— Достаточно.

— Пан Риго?

— Достаточно.

— Пан Сливка?

— Достаточно.

— Позволю себе, Панове, от вашего имени сформулировать приговор нашего высокого трибунала. Прошу встать!

Все встали. Пан Дулькевич еще раз одернул шинель. Голос у него зазвенел:

— Партизанский трибунал, выслушав показания подсудимого, бывшего гауптшарфюрера войск СС Фридриха Лоске, и признав его виновным в наибольшем преступлении на свете — посягательстве и вооруженном нападении на чужие земли, приговаривает...

Пан Дулькевич сделал паузу.

— Фридриху Поске съесть три килограмма немецкой земли. Прошу голосовать. Пан Сливка?

— Я за.

— Пан Риго?

— За!

— Пан Честер?

— Тоже за!

— Пан Вернер, трибунал просит выполнить приговор.

Юджину не надо было повторять дважды. Он разгреб снег носком ботинка, толкнул эсэсовца на рыжую каменистую землю и приказал:

— Ешь!

Эсэсовец смотрел на землю полными слез глазами. Похоже, что он впервые увидел свою немецкую землю, сухую, каменистую, черствую. Он обрадовался радостью тупого животного, которого не убивают, а только заставили посмотреть на нож. Что же, правда есть землю?

— Ешь, подлая тварь!

И он припал к земле. Сгреб ногтями смерзшиеся комья, затолкал в рот, вытаращив глаза, попробовал проглотить.

— Жуй! — толкнул его американец.

Эсэсовец жевал. Камни хрустели у него на зубах. Это тебе не нежинские огурчики, которыми ты лакомился на Украине! Не французские шоколады! Не английские сандвичи, о которых ты мечтал, глядя из Кале на белые скалы Дувра! Юджин не позволял эсэсовцу глотнуть даже комочек снега — ешь землю, землю! Это тебе за то, что наливал свое чрево знаменитым пильзенским пивом! Это тебе, собака, за польские голубцы, завернутые в сочные капустные листья!

— Ешь! Жри! Жуй!

И он ел, жрал, жевал. Мычал, чихал, как кот, которому дали понюхать жженое перо, вытирал слезы и заталкивал, заталкивал в рот землю. Знал: чем больше съест, тем милостивее будут его судьи, тем дальше от него будет то, о чем страшно подумать,— смерть.

Эсэсовец долго давился землей. Глотал, пока всем не надоело смотреть на его физиономию.

— Достаточно,— сказал Дулькевич.— Пан запомнит этот маленький эпизод из своей

жизни. Пусть рассказывает всем: своим друзьям, детям и внукам. Если они когда-нибудь будут... Пан скажет им: «Не зарьтесь на чужую землю! Для человека достаточно одного килограмма своей земли, чтобы быть сытым на всю жизнь». Не так ли, пан?

Эсэсовец что-то промычал в ответ и закивал головой.

— А теперь мы отпустим пана на все четыре стороны, и пусть он расскажет все, что видел,— продолжал поляк.

— Нет, он поведет нас сегодня ночью к казармам,— сказал Михаил.— Привяжите его к дереву. Пусть немножко остынет после теплой постели в «Голубе».

— Это будет замечательно — разогнать банду, что сидит там и мечтает погулять по тылам американской армии! — воскликнул Юджин.— Командир решил правильно.

...Ночью они подошли к казармам, расположенным на окраине города Гемер. Юджин и пан Дулькевич впереди вели эсэсовца. Перед воротами их остановил часовой:

— Стой! Пропуск?

— «Вестфалия»,— ответил эсэсовец.

— Ты что — вчерашним днем живешь? Говори сегодняшний!

— А если мы со вчерашнего не были в казармах?

— Тогда по вас плачет карцер! Сейчас позову вахмистра.

— Подожди, куда спешишь? Пачку сигарет хочешь?

— Чихал я на твои сигареты! Я некурящий!

— Нашли кого ставить на пост! Ну бутылку шнапса!

— Не пью!

— Может, ты выскочил из монастыря? Девчата тебя тоже не интересуют?

— У меня есть жена и двое детей. Идите сюда и подожди-те, пока я вызову начальника караула. Посидите в карцере, тогда будете знать.

Юджин подтолкнул эсэсовца вперед: «Покажись ему, подойди поближе! » Тот прошел несколько шагов и остановился между партизанами и часовым. Часовой присмотрелся и свистнул:

— Э-э, да ты, я вижу, из пижонов! Вырядился в американскую форму и разгуливаешь по бабам! Здесь пахнет большим, чем карцер. Разглашение военной тайны! Преступление перед фатерландом! Ого! А те субчики — тоже пижоны?

Часовому приятно было чувствовать себя хозяином положения.

— Эй, ты,— сказал он эсэсовцу,— ты что ползешь один? А твои дружки? Подходите все сразу. Нет у меня времени устраивать прием для каждого в отдельности. Сдам вас целой пачкой. Ну!..

Партизаны на миг замешкались. Эсэсовец, заметив, что внимание их сосредоточилось на часовом, отскочил в сторону к воротам.

— Стреляй! — закричал он. — Стреляй — это партизаны! Стреляй!..

Часовой растерялся. Он был из тех, что за долгие годы войны привыкли ко всему. Разве не он сам под видом польского жолнера провоцировал в сентябре тридцать девятого года нападение Германии на Польшу? Разве не он в форме гвардейца датского короля бежал по улицам Копенгагена в сороковом году? Разве не его сбрасывали под Киевом летом сорок первого года в форме советского милиционера, чтобы жечь, убивать и резать. Неудивительно, что часовой растерялся и не знал, в кого стрелять: в того, что подбежал к нему, или в тех, кто сзади. На первом была американская форма, которая лежала в каптерках у фельдфебеля, остальные были в настоящих эсэсовских шинелях. Часовой не выстрелил. Эсэсовец подскочил к нему, схватил его винтовку. Он хотел отомстить за свой страх, за три килограмма земли, которую проглотил утром. Наука пана Дулькевича пропала даром.