Европейские мины и контрмины

Самаров Грегор

– Из чего, по вашему мнению, происходит это настроение? – спросил фон Гарденберг. – Конечно, не от простой привязанности к королю Георгу: он многим был лично неизвестен.

– Если я осмелюсь, – сказал Берман нерешительно, – выразить свое мнение по этому вопросу, а также о состоянии всей страны…

– Прошу вас высказать свое мнение! – заметил фон Гарденберг. – Всякое замечание человека, близко знакомого со страной, будет черезвычайно полезно нам и будет иметь право на нашу благодарность.

– Я полагаю, – отвечал кандидат, устремляя взгляд на Гарденберга, – что неприязненность духовенства к новому положению имеет не политическую, но, так

сказать, чисто теологическую основу. – Прусско-евангелическая государственная церковь основана на унии – воссоединении того, что было разделено спорами реформаторов; ганноверская же церковь стоит на почве строгого и исключительного лютеранства, которое скорее перейдет в католичество, чем сделает шаг к сближению с реформатами. Ганноверское духовенство, – продолжал молодой человек, – видит в Пруссии и во всем прусском воплощение унии, то есть переход к реформатскому исповеданию или религиозному индифферентизму; оно считает древнелютеранскую церковь в опасности и, – с губ его сорвался вздох, – чтобы постичь степень фанатического раздражения, от которого зависят указанные воззрения, нужно вращаться, подобно мне, в кругу духовенства. В этом вопросе я беспристрастный наблюдатель, – сказал он после небольшой паузы. – Уже давно церковные отношения в Пруссии стали предметом моих исследований, и уже давно я удивляюсь тому мудрому строю евангелической государственной церкви, которая, на почве соединения обоих исповеданий, исключает всякую ненависть, неприязненность и еретичество, незбежных спутников исключительного лютеранства – того лютеранства, которое ныне так сильно уклонилось от чистого духа евангелической свободы и любви, наполнявшего первых реформаторов.

Фон Гарденберг слушал внимательно.

– В самом деле, – сказал он, – вы, может быть, правы. Но чем противодействовать?

– Пока существует старая ганноверская церковь, – отвечал кандидат, медленно выговаривая слова, – до тех пор ее влияние будет враждебно новым условиям; она покорится необходимости, но будет ждать восстановления прежнего порядка. Введение унии, введение в Ганновер прусской государственной церкви представляет возможность приобрести влияние духовенства для слияния населений.

– Введение унии? – вскричал фон комиссар. – Если вы проследили прусское церковное развитие, то знаете, какое сильное потрясение вызвало в самой Пруссии введение унии, и притом в самое тихое время, при абсолютном правительстве. Можем ли мы давать народу, взволнованному агитацией, еще новый повод к смятению, вводя насильственно унию?

– Насильственно? – спросил кандидат. – Я не думал о насильственном введении. Осмелюсь сказать, что и в Пруссии это была ошибка, и здесь надобно действовать медленно и незаметно.

– Как применить к практике этот медленный и незаметный процесс? – спросил фон Гарденберг, интерес которого постепенно возрастал.

– Значительное большинство молодого духовенства, – отвечал кандидат, – склонно к тем убеждениям, которые я вынес из беспристрастного изучения церковных отношений. Молодое духовенство видит в унии великую и истинно реформатскую и протестантскую мысль с благодатным, могучим влиянием как на политическое положение, так и на внутреннее свободное развитие церкви; оно с радостью будет приветствовать церковное объединение всего севера, всей протестантской Германии, объединение, которому доселе мешала политическая разрозненность. – Следовательно, – продолжал кандидат после небольшой паузы, – надо ставить везде, где можно, молодых, преданных идее церковного единения и,

следовательно, политическому единству пасторов на место старых представителей оцепенелого лютеранства. Таким путем, без всякого видимого намерения и без резкого перехода, возможно приобрести и поставить влияние духовенства на пользу нового порядка вещей. Успех, – прибавил он, – не будет поразителен, но верен – в этом я могу поручиться.

– Вы ясно и беспристрастно видите обстоятельства, – сказал фон Гарденберг. – Очень рад, что имел случай беседовать с вами. Вы сами, – продолжал он, пристально смотря на кандидата, – без сомнения, готовы действовать в указанном вами направлении?

– Я адъюнкт моего дяди и приехал сюда испросить у вас утверждения.

– Я немедленно распоряжусь, – сказал фон комиссар. – Ваш дядя…

– Пастор Бергер в Блехове, – сказал кандидат и фон Гарденберг записал имя. – Мой дядя, – продолжал Берман, – принадлежит самому строгому и исключительному лютеранскому направлению; конечно, он не содействует агитации, но никогда не станет дружелюбно смотреть на новый порядок.

– Но он стар? – спросил фон Гарденберг. – И, быть может, заслужил пенсию?

– Господин барон, – сказал кандидат тихим голосом, – он дядя мне, и я люблю его, как второго отца; средства, правда, позволяют ему жить без нужды, но он любит свою должность и общину.

Фон Гарденберг помолчал с минуту.

– Будьте уверены господин кандидат, – сказал он наконец, – что я позабочусь исполнить ваше желание. Надеюсь, вы, по мере сил, станете содействовать умиротворению страны, и мне всегда будет приятно видеть вас.

– Считаю за особое счастье, – отвечал кандидат, – что мои замечания заслужили ваше одобрение, и буду очень рад, если они помогут вести мое отечество к радостной будущности согласно непреложным судьбам Господа, тем более что предстоят опасности с другой стороны, и, быть может, падет еще много жертв гибельной агитации, – прибавил он со вздохом.

Фон Гарденберг насторожил уши.

– Так как вы отлично наблюдали и проследили условия в церковной области, – сказал он, – то не заметили ли и в других областях того, что может быть полезным – или вредным?

– Я слышал здесь, – сказал кандидат с некоторым колебанием, – что вследствие люксембургского вопроса предстоят неудовольствия с Францией. Я почти опасаюсь, что агитация, возбуждаемая королем Георгом или окружающими его лицами, идет полным ходом и что для опасных целей могут быть употреблены заблудшие молодые люди, офицеры… От чего многие семейства будут ввергнуты в печаль.

Фон Гарденберг с глубоким вниманием смотрел на спокойное лицо кандидата.

– Известны вам какие-нибудь подробности этого? – спросил комиссар с живостью. – Можете вы дать мне зацепку? Указать лиц?

Кандидат отрицательно помахал рукой.

– Господин барон, – сказал он, – я могу предостерегать, но не доносить.

– Дело серьезное! – возразил гражданский комиссар с нажимом. – По вашему указанию я имел право предлагать вам прямые вопросы, однако же обращаю ваше внимание только на то, что сообщение, какое вы сделаете мне, не будет иметь характера доноса. Я также имею основание думать, что в гвельфских кружках происходит что-то; в интересах самих молодых людей, которых могут совратить с истинного пути, я желал бы иметь возможность употребить предупредительные меры, пока еще не случилось ничего важного, потому что всякое враждебное против нас действие в настоящую минуту будет и должно быть наказано со всей строгостью закона.