Exegi monumentum
Шрифт:
Но, как будет установлено следствием, именно двадцать пятого залпа кобылка — а звали ее Дианой — не выдержала, а к тому же, быть может, раздражала, утомила ее и болтовня непрошеной гостьи. Когда начали бабахать, она грызла удила, прядала ушами, дрожала, норовила опустить передние ноги, взбрыкнуть: испугалась. Сергей сдерживал ее, как умел, а Динара успела надуться: «Ты кобыле такие хорошие слова говоришь, каких я от тебя...» Все вело к катастрофе. С двадцать пятым залпом салюта лошадь рванула, и Сергей, пытаясь ее удержать, потянул к себе вожжи: «Тпр-ррру!» Да куда там! Лошадь вырвалась, и стальной страховочный трос порвался, как бумажная бечевка от торта. Кто низринулся в бездну первым? Наверное, лошадь, а за нею тотчас Сергей: понимал, подсознательно помнил, что внизу шевелится, живет веселящаяся
Так они и упали...
Почему-то в момент их падения там, внизу, толпа расступилась, они грохнулись в каком-нибудь метре от ближайших зевак.
Так, я думаю, было, если вслушаться повнимательнее в объяснения нашего шефа, ознакомиться с материалами следствия, сопоставить детали, а что-то, имея, как я полагаю, на это право, дополнить.
Одного я, признаться, не угадал...
К середине лета Яша вконец занемог, скорбен разумом стал.
Лето, пыль и жара всегда действовали на него удручающе, а с тех пор как он почувствовал в себе присутствие неприкаянной души фараона Тутанхамона, он понял, в чем дело: память знойного Египта, рабы, воздвигающие ему пирамиду, волхвы, нечленораздельно, туманно предсказавшие ему следующее воплощение в Москве да еще и в эпоху культа личности И. В. Сталина и реального социализма,— разумеется, они изъяснялись иносказательно. И все это — в мареве африканского зноя, в окружении политических интриганов и заговорщиков.
Куда деться Яше-Тутанхамону?
Сына удалось переправить в Анапу: профсоюз Октябрьской железной дороги помог, расщедрился; не последнюю роль сыграл и армянский коньяк, своевременно врученный настороженному склеротическому деятелю профсоюза железнодорожников. Профдеятель сказал: «Гм, зачем это?» Тут же, впрочем, он спрятал бутылку в ящик стола и произнес небольшой монолог о том, что единственным привилегированным классом в нашей стране являются дети. Через два-три денька путевка была в кармане. Жена Люда уехала с сыном.
Яше удавалось выходить на связь с Борей. По ночам, в тишине Боря мрачно сигналил по ментальному плану: «Плохо мне!» «Вот заладил! — терял терпение Яша.— И сам знаю, что плохо тебе... Да уж больно пакостны эти, за океаном которые... и опять-таки Шамбала. Кур-р-рвы!» — рычал Яша на далекую незримую силу.
Глупость сделанного Борей теперь била в глаза с очевидностью, понятной и последнему дураку. Дело шло к суду — скучнейшему, пошлому. «Лет двенадцать дадут»,— озабоченно и деловито сулили на СТОА-10: там прекрасно помнили Борю, сострадали ему, а на следствии, как водится, от всего отнекивались. «Мы не знаем... Не помним...» Работяги гнули одно: «Он хороший парень, Борис-то... По работе и в личной жизни все путем у него... план давал на сто двадцать три процента, а по женской части... Не замечали ни в чем».
Будет суд. Уведут, запрут Борю в клетку. А гуру всю жизнь в Столбах догнивать? Не выпустят; и выходит, Боря только хуже наделал? Или выпустят все-таки?
Забегал ко мне Яша все реже. Я спросил у него: почему же, если их ватага столь сильна и могуча, не смогли они во благовременьи исхитриться воздействовать на главного психиатра города Москвы и Московской области и внушить ему, чтобы он гуру отпустил? И тогда бы уж великий гуру прорывался бы к мировому господству, ко всем почестям, которые могли бы воздаться мессии, настоящему, доподлинному освободителю человечества. Так гордились своим могуществом, а до дела дошло — заурядная уголовщина!
Яша только рычал мне в ответ. Уходил, хлопнув дверью.
И какая-то сила гнала Яшу к посольствам. Америки? Нет, у США посольство большое, торжественное, милиции возле него понаставлено...
Брел по улице, сворачивая за угол: Кипр. Кипр, где это? Туда сигануть, попросить политического убежища? А как выбраться из Москвы?
И ходил он по городу,
— Я вам главное должен, друзья мои, сообщить и самое, полагаю, тра-ги-чес-ко-е. Или, проще, тяжелое,— Наш Леоныч волновался заметно, поправлял безупречно завязанный галстук. — Происшествие в праздник всенародной Победы над фашистской Германией разбирают на самом верху. — Указал на потолок тем бессмертным жестом ответственного чиновника, коим долгое время объяснялись и оправдывались все притеснения, глупости и иные проделки развитого (реального) социализма: это, дескать, там, наверху, решили, есть мнение, и не нам с этим мнением спорить,— Результаты вам сообщат на началах строжайшей гостайны. Но я все-таки могу информировать вас о том, что...
Сергей умер сразу. Динара — в секретной больнице, в реанимации; с разрешения врача успели записать на магнитофон ее лепет,- что-то выудить из него: детали, подробности.
А потом было вскрытие тел Динары, Сергея; даже лошадь разрезали, будто дети, потрошащие игрушку-лошадку. Все происходило в секретнейшем морге, по соседству с подземельем, где снимают с нас психоэнергию: есть там, видимо, и какое-то судебно-медицинское учреждение, что-то вроде лаборатории. Результат: Динара ждала ребеночка.
— Второй месяц, да,— продолжал волноваться Леоныч,— Вто-рой ме-сяц! Что там было у них, я не знаю и в подробности входить не имею полного права. Я готов допустить, что была и любовь. Большая, хорошая. Перспективная, значит: создание новой семьи; у нас тоже не ангелы сотрудничают, вот так. Но в служебное время! При исполнении! Да, утрата бдительности в наших рядах наличествует, от такой формулировки уйти мы не можем.. Офицер, понимаете ли, и штатный работник ГУОХПАМОНа, а для вас не секрет, что наши товарищи и в ГУОХПАМОН внедрены...
Разводил руками Леоныч. Был озадачен: он по-доброму сострадал погибшим, он старался понять их и оправдать, но не мог примириться с вопиющим нарушением установленных в КГБ порядков да и с тем, что мальчишка и девчонка обвели его вокруг пальца.
Мы сидели, собравшись в кружок, за привычным столом, переглядывались, вздыхали. У девиц-кариатид глаза были на мокром месте. Тихо сопел Лапоть.
— Да, так-то. — И Леоныч нервно барабанил пальцами по столу,— Омрачен населению праздник, и опять же семьи погибших... Официальная версия события сформулирована руководством и утверждена о-кон-ча-тель-но: пала лошадь конной милиций; по случайности отбилась, забрела на Петровку да тут-то и пала. Ничего особенного; у великого русского писателя-реалиста Федора Михайловича Достоевского есть про нечто такое, у Маяковского — тоже, у Владимира Владимировича. Хорошо описано, все правдиво: лошадь в городе умирает; а люди, конечное дело, смотрят. Что ж, бывает, падают лошади и в современных условиях. Наша служба замены сработала на «отлично», через восемь минут по падении Аполлона-коллектора первоначальный объект водрузили на место. Психоэнергию с разбившегося своевременно сняли,— Снова галстук поправил.— А теперь о веселом, потому что живой о живом и думает. Вы ускоренный курс закончили с блеском, получаете дипломы с отличием. Все! Мы дипломы — уж вы сами должны понимать — вам только покажем, а в дальнейшем они будут в ваших личных делах храниться, сказать прямо, в досье, хоть по официальной версии никаких досье на советских людей у нас не заводят. Поступаете в распоряжение 33-го отдела.
Дальше было о том, как прекрасно изображала выпускница Лиана Лианозян Скорбящую Мать на большом перекрестке, там, где Вечный огонь пламенеет, в Малоярославце, крупном райцентре Калужской области. И о том, как достойно проявил себя Лапоть при пересдаче экзамена.
— У Грозы, у Островского,— Леоныч взглянул на меня,— очень трудное задание было, ему выпало работать в аккурат у того несчастного места, где... Где лошадь упала, товарищи дорогие. Только лошадь! Но место грустное, начинающий коллектор работал на совесть, а тут, надо сказать, и товарищ Лианозян ему помогла; мало было того, что сама проявила себя с положительной стороны, так она добровольно — понимаете, доб-ро-воль-но! — пришла на подмогу товарищу,— усмехнулся хитро, а Лианозян с преувеличенным ужасом руками всплеснула: все знает!