Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла

Арендт Ханна

Нигде больше евреи не выложили так много денег понапрасну. Это подтвердили на следствии допрос уже упоминавшегося Филипа фон Фрейдигера, а также показания Джоэля Бран-да, который представлял конкурирующую еврейскую организацию Венгрии — Сионистский комитет по освобождению евреев. В апреле 1944 года Круми получил от Фрейдигера не менее двухсот пятидесяти тысяч долларов, а комитет по освобожде-нию выложил двадцать тысяч долларов просто за возможность встретиться с Вислицени и некоторыми сотрудниками контрразведки СС. На этой встрече каждый из присутствовавших немцев получил дополнительные «чаевые» в виде тысячи долларов, а Вислицени снова заговорил о так называемом Европейском плане, который он безуспешно предлагал в 1942 году, — по этому плану предполагалось, что Гиммлер пощадит всех евреев, кроме польских, за выкуп в два или три миллиона долларов. В силу этого предложения, которое давно уже пылилось на полке, евреи теперь начинали платить Вислицени взносы. Об эту твердыню неслыханной щедрости разбился даже «идеализм» Эйхмана. Следствие, хотя и не сумело доказать, что Эйхман получал финансовую

выгоду от своей работы, справедливо подчеркивало его высокий жизненный уровень в Будапеште, где он мог позволить себе останавливаться в лучших отелях, в десантной машине-амфибии — памятный подарок его врага Курта Бехера — его возил личный шофер, он охотился, ездил на лошадях и наслаждался прежде не известной ему роскошью, которую обеспечили новые друзья в правительстве Венгрии.

Однако в стране существовала значительная группа евреев, чьи лидеры в меньшей мере были подвержены самообману. Сионистское движение всегда было особенно сильным в Венгрии, и теперь его представители входили в недавно сформированный Комитет по освобождению евреев (Vaadat Ezra va Hazalah), который, сохраняя прочные связи с палестинским отделением, помог беженцам из Польши, Словакии, Югославии и Румынии; комитет был в постоянном контакте с Американским объединенным еврейским комитетом по распределению фондов, который финансировал его работу, и они сумели — легально или нелегально — переправить нескольких евреев в Палестину.

Теперь катастрофа обрушилась и на их родину, и сионисты начали подделывать «христианские документы» — справки о крещении, — владельцам которых было проще уйти в подполье. Кем бы они ни были, сионистские лидеры понимали, что они — вне закона, и действовали соответствующим образом.

Джоэль Б ранд, этот неудавшийся эмиссар, который в разгар войны должен был передать союзникам предложение Гиммлера обменять миллион еврейских жизней на десять тысяч грузовиков, был одним из ключевых деятелей Комитета по освобождению, и он приехал в Иерусалим, чтобы дать показания о своих делах с Эйхманом, так же как и его бывший соперник в Венгрии Филип фон Фрейдигер. В то время как Фрейдигер, которого Эйхман вообще не вспомнил, рассказывал, как грубо с ним обходились на переговорах, показания Бранда в значительной степени совпадали с тем, что сам Эйхман говорил о своих переговорах с сионистами. Бранду было сказано, что «немец-идеалист» сейчас обращается к нему, «еврею-идеалисту», — два благородных врага встретились как равные в момент затишья в битве. Эйхман сказал ему: «Может, завтра нам снова придется встретиться на поле брани». Безусловно, это была плохая комедия, но она показала, что слабость, которую Эйхман питал к бессмысленным, но возвышенным фразам, не была позерством, специально избранным для процесса в Иерусалиме.

Что еще более интересно и что бросается в глаза: во время встречи с сионистами ни Эйхман, ни другие члены его зондеркоманды не прибегали к тактике безудержного вранья, которой они успешно пользовались на переговорах с господами из еврейского совета. Обошлись даже без «языковых норм»: вещи по большей части назывались своими именами. Более того, когда дело дошло до серьезных переговоров — о том, сколько может стоить разрешение на выезд, о Европейском плане, о жизнях в обмен на грузовики, — не только Эйхман, но и все заинтересованные лица, включая Вислицени, Бехера и господ из контрразведки, с которыми Джоэль Бранд каждое утро встречался в кофейне, обратились к сионистам, как будто это было само собой разумеющимся. Причина заключалась в том, что Комитет по освобождению евреев имел все необходимые международные связи и свободный доступ к конвертируемой валюте, тогда как за членами еврейского совета не было ничего, кроме более чем сомнительной защиты регента Хорти. Также стало понятно, что сионистские функционеры в Венгрии получили гораздо большие привилегии, нежели обычная временная неприкосновенность в случае ареста и депортации, которая выдавалась членам еврейского комитета. Сионисты имели практически неограниченную свободу передвижения, они были освобождены от обязанности носить желтую звезду, они получили разрешение посещать концентрационные лагеря в Венгрии, а чуть позже доктору Кастнеру, основателю Комитета по освобождению евреев, даже разрешили передвигаться по территории нацист-ской Германии без каких-либо документов, из которых следовало бы, что он еврей.

Организация еврейского совета была для Эйхмана, учитывая его опыт в Вене, Праге и Берлине, обычной рутиной, на которую потребовалось не более двух недель. Вопрос заключался лишь в том, сумеет ли он заручиться поддержкой венгерских чиновников для проведения операции такого размаха. Даже для него это было в новинку. Обычно подобную работу для него выполняло министерство иностранных дел, в данном же случае ее должен был сделать недавно назначенный уполномоченный доктор Эдмунд Веезенмайер, к которому — будь то «классическая операция» — Эйхман прикомандировал бы «советника по еврейским вопросам». Сам Эйхман определенно не горел желанием играть роль советника — должность, для которой требовалось звание не выше гауптштурмфюрера, или капитана, тогда как он сам был в чине оберштурмбанфюрера, или подполковника, то есть на два звания выше.

Величайшим достижением Эйхмана в Венгрии стали лично им налаженные контакты. Задействовал он главным образом троих: Ласло Эндре — за ярый антисемитизм даже Хорти называл его «больным», — которого недавно назначили статс-секретарем по политическим (еврейским) вопросам в министерстве внутренних дел; Ласло Баки — также заместитель секретаря в министерстве иностранных дел, он курировал жандармерию, венгерскую полицию; и подполковника полиции Ференчи, непосредственно отвечавшего за депортации. Опираясь

на них, Эйхман мог быть уверенным, что все — принятие необходимых Декретов и «концентрация» евреев в провинциях — будет сделано «со скоростью молнии». В Вене созвали особое совещание с участием чиновников министерства железнодорожного транспорта рейха, так как этот вопрос был связан с перевозкой почти миллиона человек. Коменданта Освенцима Хёсса об этих планах проинформировал его непосредственный начальник генерал Рихард Глюке из главного административно-экономического управления. Хёсс приказал построить новую железнодорожную ветку, по которой вагоны подходили бы практически к крематорию; число «команд смерти», обслуживавших газовые камеры, было увеличено с 224 до 860 — так что все было готово для умерщвления от шести до двенадцати тысяч человек в день. Когда в мае 1944 года эшелоны начали прибывать, для работы было оставлено совсем немного трудоспособных заключенных, и работали они на плавильном заводе Круппа в Освенциме.

На небольшом заводе Круппа «Бертаверк» использовалась рабочая сила еврейских заключенных, содержание и состояние этих людей было чудовищным даже по меркам рабочих бригад в лагерях смерти.

Вся операция в Венгрии продолжалась менее двух месяцев и внезапно прекратилась в начале июля. Она, благодаря в первую очередь сионистам, была освещена в печати гораздо полнее, чем любая другая фаза еврейской трагедии, и на Хорти обрушился шквал протестов из нейтральных стран и из Ватикана. Хотя папский нунций посчитал нужным пояснить, что протест Ватикана происходит не «из ложного чувства сострадания» — фраза, которая, вероятно, станет вечным памятником тому, во что постоянные контакты и компромиссы с теми, кто проповедовал идею «беспощадной жестокости», превратили ментальность высших иерархов церкви. Швеция в который раз пошла по пути практических действий, распределяя въездные визы, Швейцария, Испания и Португалия последовали ее примеру, и в результате около тридцати трех тысяч евреев оказались в специально отведенных им домах в Будапеште, находящихся под защитой нейтральных стран. Союзники составили и опубликовали список из семидесяти известных им преступников, а Рузвельт направил ультиматум с угрозой: «Если депортации не прекратятся, судьба Венгрии будет совсем не такой, какая ждет любую другую цивилизованную нацию». Смысл был доведен до сознания Венгрии необычайно массированным воздушным налетом на Будапешт 2 июля.

Под давлением со всех сторон Хорти отдал приказ остановить депортации, и для Эйхмана одним из самых гибельных доказательств его вины стал вполне очевидный факт, что он не подчинился приказу «старого дурака» и в середине июля депортировал еще полторы тысячи евреев, которые были у него под рукой в концентрационном лагере под Будапештом. Чтобы не дать возможности еврейским лидерам сообщить об этом Хорти, он созвал представителей двух организаций у себя в конторе, где доктор Гюнше под разными предлогами задержал их, пока не стало известно, что состав покинул территорию Венгрии. В Иерусалиме Эйхман не помнил об этом эпизоде, и хотя судьи «убедились, что обвиняемый очень хорошо помнит свою побе-ду над Хорти», это вызывает сомнения, так как для Эйхмана Хорти был не такой уж авторитетной фигурой.

По-видимому, это был последний эшелон из Венгрии в Освенцим. В августе 1944 года Советская армия вошла в Румынию, и Эйхмана отправили туда с сумасбродной идеей спасения «этнических немцев». Когда он вернулся, режим Хорти набрался смелости потребовать от команды Эйхмана свернуть работу, и Эйхман сам попросил Берлин отозвать его и его людей, потому что здесь они «стали ненужными». Ничего такого в Берлине делать не стали и оказались правы, потому что в середине октября ситуация резко изменилась. Когда Советская армия находилась не более чем в ста милях от Будапешта, немцы сумели сбросить правительство Хорти и назначили главой государства лидера «Скрещенных стрел» Ференца Салаши. Составы уже нельзя был направлять в Освенцим, потому что устройства для умерщвления готовили к демонтажу, и в это же самое время немцы вдруг стали испытывать страшный дефицит рабочей силы. Теперь уже Веезенмайер, уполномоченный рейха, стал вести переговоры с министерством внутренних дел Венгрии о разрешении на вывоз пятидесяти тысяч евреев — мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет и женщин моложе сорока — в рейх; в своем докладе он добавил, что Эйхман надеется послать еще пятьдесят тысяч. Поскольку железных дорог больше не существовало, все это вылилось в пешие этапы в ноябре 1944 года, которые были остановлены только по приказу Гиммлера. Евреев, которых отправляли по этапу, наугад арестовывала венгерская полиция, невзирая ни на имевшиеся у многих льготы, ни на возраст, рамки которого были определены в исходных директивах. Этапы конвоировали члены «Скрещенных стрел», которые грабили их и обращались с исключительной жестокостью. Из восьмисот тысяч довоенного еврейского населения, по-видимому, сто шестьдесят тысяч все еще находились в будапештском гетто — пригороды были judenrein, — и десятки тысяч из них стали жертвами внезапно вспыхнувших погромов. 13 февраля 1945 года страна капитулировала перед Советской армией.

Основные преступники Венгрии, повинные в убийствах, предстали перед судом, были приговорены к смерти и казнены. Ни один из немецких инициаторов этого ужаса, за исключением Эйхмана, не заплатил за это более чем несколькими годами тюремного заключения.

Словакия, как и Хорватия, была изобретением министерства иностранных дел Германии. Словаки приехали в Бер-лин на переговоры о своей «независимости» еще до того, как Германия оккупировала Чехословакию, в марте 1939 года, и тогда они пообещали Герингу, что будут верными последователями Германии в решении еврейского вопроса. Но эти события имели место зимой 1938–1939 годов, когда никто еще не слыхал об «окончательном решении».