Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Айзексон Уолтер

В то время сторонники Советов под диктовку Москвы были готовы следовать почти за любой линией партии. Такое соглашательство было не в характере Эйнштейна. Если он с кем-то не был согласен, он прямо об этом говорил. Он был рад принять вызов советских ученых.

Хотя Эйнштейн снова и снова выказывал поддержку демократическим социалистическим идеалам, он не поддерживал веру русских в догматическое коммунистическое учение. “…Мы не должны делать ошибку и возлагать на капитализм вину за все существующее политическое зло, полагая тем самым, что само лишь установление социализма могло бы вылечить все социальные и политические болезни человечества”, – писал он. Такое мнение приводит к “фанатической нетерпимости”,

заражающей верных сторонников Коммунистической партии и открывающей путь тирании.

Он всегда критиковал безудержный капитализм, но всю жизнь еще большее отвращение вызывало у него подавление свободомыслия и свободы личности. “Любое правительство само по себе зло, поскольку склонно к превращению в тиранию”, – предупреждал он советских ученых. – Опасность такого вырождения более остра в государстве, правительство которого имеет власть не только над вооруженными силами, но и над всеми источниками образования и информации, так же как над экономическим существованием каждого отдельного гражданина”²⁷ [95] .

95

Русский перевод см. в: Эйнштейновский сборник 1986–1990. М., 1990.

Как раз в то время, когда началась полемика Эйнштейна с русскими учеными, он с Раймондом Грэмом Свингом занимался переделкой своей статьи в The Atlantic Monthly, написанной двумя годами ранее. В этот раз Эйнштейн критиковал правителей России. Причины, по которым они не желали поддерживать мировое правительство, говорил он, “являются, совершенно очевидно, просто отговорками”. На самом деле они боятся, что их репрессивная коммунистическая командная система в таком окружении не выживет. “Возможно, русские в чем-то и правы, считая, что существующую у них сейчас социальную структуру будет трудно сохранить в условиях наднационального режима, хотя со временем они, возможно, убедятся, что это гораздо меньшая потеря, чем оставаться в изоляции от общества, где действует закон”²⁸.

Запад должен приступить к созданию мирового правительства без России, утверждал он. Он полагал, что со временем присоединятся и русские: “Я верю, что если это сделать умно (а не бестактно, в стиле Трумэна!), Россия, осознав, что никак не может предотвратить создание мирового правительства, начнет с нами сотрудничать”²⁹.

С тех пор Эйнштейн, казалось, получал какое-то извращенное удовольствие, споря и с теми, кто обвинял русских во всевозможных грехах, и с теми, кто вообще их не критиковал. Один из пацифистов, сочувствующих левым, написал книгу о контроле над вооружением и отправил ее Эйнштейну, ожидая одобрения. Вместо этого последовала резкая отповедь. “Вы представили всю проблему как адвокат советской точки зрения, – написал ему Эйнштейн, – но умолчали обо всем, что для Советов неблагоприятно (а этого не так уж мало)”³⁰.

Когда дело касалось России, он, как и во времена прихода к власти нацистов в Германии, жестко и прагматично ограничивал свой давешний пацифизм. Пацифисты любили думать, что в 1930-х годах разрыв Эйнштейна с их философией был отступлением, связанным с не имевшей себе равных угрозой нацизма, и некоторые биографы склонны трактовать это как временную аномалию³¹. Но так нельзя понять сдвиг, произошедший в сознании Эйнштейна. Бескомпромиссным пацифистом он уже больше никогда не был.

Например, когда Эйнштейна попросили присоединиться к кампании, целью которой было заставить американских ученых отказаться

от работы над атомным оружием, он не только отказался, но и устроил организаторам разнос за призыв к одностороннему разоружению. “Разоружение не может быть эффективным до тех пор, пока не все страны принимают в нем участие, – наставлял он. – Если одно из государств продолжает открыто или тайно вооружаться, разоружение остальных приведет к трагическим последствиям”.

Пацифисты вроде него ошибались, когда в 1920-х годах призывали соседей Германии не перевооружаться, объяснял он. “Это только поощряло самонадеянность немцев”. Теперь он мог провести параллели с Россией. “Подобным же образом ваше предложение в конечном счете неизбежно приведет к серьезному ослаблению демократии, – написал он тем, кто продвигал антивоенную петицию. – Мы должны осознавать, что, вероятно, у нас не будет возможности оказать какое-то серьезное влияние на позицию наших русских коллег”³².

Эйнштейн занял ту же позицию, когда в 1948 году один из его бывших соратников по Лиге противников войны попросил его опять присоединиться к этой организации. Его пытались уговорить, используя цитату из одной его старой пацифистской декларации, но Эйнштейн категорически отказался. “Это заявление точно передает мои взгляды на то, как надо противостоять войне, которых я придерживался в период с 1918 года по начало 1930-х, – ответил он. – Однако сейчас я чувствую, что политика, связанная с отказом отдельного человека от участия в военных мероприятиях, слишком примитивна”.

Упрощенный пацифизм может быть опасен, предупреждал он, особенно с учетом внутренней политики России и ее отношения к внешнему миру. “Движение противников войны на самом деле приводит к ослаблению режимов с более либеральным типом правления, – убеждал он. – Антивоенные действия, связанные с отказом от военной службы, разумны, только если везде в мире их можно реализовать. В России человек пацифистом быть не может”³³.

Некоторые пацифисты утверждали, что самой лучшей основой длительного мира скорее может стать не мировое правительство, а построение социализма во всем мире. Эйнштейн с этим был не согласен. “Вы утверждаете, что социализм по своей природе отрицает войну как способ защиты своих прав, – ответил Эйнштейн одному из подобных сторонников социализма. – Я в это не верю. Легко могу себе представить, как два социалистических государства развязывают войну друг против друга”³⁴.

Во время холодной войны одним из первых очагов напряженности стала Польша, где оккупировавшая ее Советская армия установила просоветский режим без обещанных Москвой свободных выборов. Когда члены нового польского правительства пригласили Эйнштейна на конференцию, стало ясно, насколько он независим от партийных догм. Он вежливо объяснил, что больше не совершает заокеанских поездок, и послал конференции сдержанное приветственное письмо, не забыв повторить свой призыв к созданию мирового правительства.

Поляки решили убрать не нравившееся Москве упоминание о мировом правительстве. Эйнштейн был разъярен и предоставил полный текст своего не прочитанного на конференции послания The New York Times. “Человечество может защитить себя от угрозы невообразимого разрушения и беспричинного полного уничтожения, только если наднациональная организация одна будет иметь право производить такие вооружения или обладать ими”, – говорилось в нем. Он также пожаловался британскому пацифисту, председательствовавшему на конференции, что коммунисты пытаются навязать свои, соответствующие линии партии представления: “Я убежден, что наши коллеги по другую сторону занавеса не могут выразить свое истинное мнение”³⁵.