Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Амброз Стивен

Фактически же самым важным итогом этого инспекционного вояжа Эйзенхауэра были действия, которых он на самом деле не совершал. Южнокорейский президент, д-р Сингман Ри, изо всех сил старался убедить Эйзенхауэра, что возобновление вторжения в Северную Корею сработает, что оно ускорит объединение страны, ослабит влияние коммунистов и будет содействовать укреплению стабильности в Азии. Однако Эйзенхауэр по существу игнорировал Ри. Он встречался с ним всего два раза и не более одного часа, не дав ему возможности представить свой план широкомасштабного наступления.

Марк Кларк, главнокомандующий американскими силами в Корее, тоже разработал свой план наступления, целью которого было отбросить китайцев за реку

Ялу и объединить Корею. Как позднее признал Кларк, он был поражен тем, что Эйзенхауэр ни разу не дал ему шанса представить этот план. Вместо этого в течение трех дней Эйзенхауэр делал то, что ему приходилось часто делать во время второй мировой войны: посещал части на передовой, разговаривал с командирами и солдатами. Несмотря на сильный мороз и глубокий снег, Эйзенхауэр хотел видеть все своими глазами и поэтому был одет в теплые пальто, сапоги и меховую шапку. Он совершил облет передовой на разведывательном самолете, наблюдая в бинокль за артиллерийской дуэлью, беседовал с солдатами, пробовал еду из походной кухни и пришел к выводу, что ситуация сложилась нетерпимая.

Вот этот вывод и был реальным результатом его поездки. И дело не в том, что Эйзенхауэр еще раньше пришел к заключению: война в Корее должна быть закончена как можно скорее и на тех оптимальных условиях, на которые можно реально рассчитывать. Дело в том, что его личное знакомство с обстановкой на месте только укрепило его инстинктивное суждение. Он считал, что планы Ри и Кларка о всеобщем наступлении граничат с сумасшествием. "Поскольку позиции противника укреплены очень сильно, — писал он, — очевидно, что любая фронтальная атака будет чрезвычайно сложным делом".

Так как из расчетов наступательный вариант был устранен, выбор мог быть сделан между проведением серьезных переговоров (переговоры о перемирии продолжались уже почти два года, но соглашение не было достигнуто из-за разногласий сторон по вопросу о военнопленных) и продолжением военного противостояния, когда ни одна сторона не соглашается на мирный договор, но и не ищет военной победы. Проблема с мирным договором на основе переговоров заключалась в том, что в этом случае, не говоря уж о принудительной репатриации китайских военнопленных, Северная Корея осталась бы в руках коммунистов, и это при Администрации, которая взяла на себя обязательство освободить страны-сателлиты от коммунизма. Однако в случае продолжения военного противостояния сложилась бы еще более сложная ситуация. Эйзенхауэр писал по этому поводу: "Когда я покидал Корею, я пришел к выводу, что мы не можем вечно сохранять статичный фронт и мириться с потерями при отсутствии каких-либо видимых результатов. Атаки местного значения на малые высоты не могут привести к окончанию этой войны"*9.

18 января Эйзенхауэр, его жена, сын, невестка, внуки и помощники прибыли поездом в Вашингтон и остановились в гостинице "Стат-лер". Там и состоялась радостная встреча его семьи и окружения с его братьями и близкими друзьями.

В день инаугурации, 20 января 1953 года, семья Эйзенхауэра в сопровождении 36 родственников и примерно 140 членов новой Администрации присутствовала на службе в Национальном пресвитерианском соборе. По возвращении в гостиницу Эйзенхауэр сказал Мейми: "У тебя всегда было особое чутье на уместность в подобных случаях. Как ты считаешь, стоит мне включить в текст моей инаугурационной речи какую-нибудь молитву?" Мейми горячо поддержала эту идею, и Эйзенхауэр за десять минут написал текст*10.

Затем подошло время ехать в Белый дом и забрать там Гарри Трумэна и его жену Бесс. После короткой встречи в ноябре Эйзенхауэр всего один раз обращался к Президенту — 15 января он послал ему телеграмму, в которой сообщал, что из газет ему стало известно о намерении Трумэна сразу же после окончания церемонии приведения к присяге отбыть поездом в г. Индепенденс, штат Миссури. "Я полагаю, — советовал он,— что для Вас и Вашей семьи было бы более удобным, если бы Вы воспользовались "Индепенденсом", а не пульманом"*. "Если

Трумэн пожелает воспользоваться самолетом, — писал Эйзенхауэр,— я буду чрезвычайно рад передать командованию военно-воздушных сил, чтобы они предоставили самолет"*11. Трумэн не ответил на это обращение (20 января сразу же после окончания церемонии он и Бесс уехали поездом).

[* "Индепенденс" — название правительственного самолета. Пульман — мягкий железнодорожный вагон.]

Когда автомобиль Эйзенхауэра остановился у портика Белого дома, новоизбранный президент проявил свою неприязнь к уходящему президенту, отказавшись от приглашения войти в дом и выпить чашку кофе. Вместо этого Эйзенхауэр сидел в автомобиле и ждал появления Трумэнов. К Капитолию в машине они ехали вместе, но атмосфера была холодной. Как писал позднее Трумэн, Эйзенхауэр первый нарушил молчание, сказав: "Я не был на вашей инаугурации в 1948 году по причине моего хорошего отношения к вам — если бы я присутствовал, то внимание публики было бы отвлечено на меня". Трумэн отпарировал: "Айк, я не просил вас приезжать, но, может быть, вы все-таки были здесь тогда?" Эйзенхауэр отрицал, что подобный разговор когда-либо имел место. Он утверждал, что лишь спросил Трумэна о том, кто отдал приказ, чтобы Джон смог прибыть из Кореи для участия в инаугурации. По словам Эйзенхауэра, Трумэн ответил: "Я отдал этот приказ". Трумэн свидетельствовал: "Президент Соединенных Штатов отдал приказ вашему сыну присутствовать на вашей инаугурации. Президент полагал, что вашему сыну будет интересно и поучительно быть свидетелем того, как его отец дает присягу при вступлении на пост президента"*12.

Через три дня после совместной поездки к Капитолию Эйзенхауэр направил Трумэну письмо с выражением признательности "за те многочисленные знаки внимания, которые Вы оказали мне на заключительном этапе деятельности Вашей Администрации... Я хочу особенно поблагодарить Вас за заботу, выразившуюся в отдаче приказа об отправлении моего сына из Кореи домой... и еще более за то, что Вы не дали знать ни ему, ни мне, что это Вы отдали приказ"*13. Это письмо было последним обращением Эйзенхауэра к Трумэну, так же как и 20 января было последним днем, когда они были вместе. Правда, было одно исключение — похороны Джорджа Маршалла. Но это случилось уже после того, как Эйзенхауэр оставил пост президента.

Эйзенхауэр и Трумэн вместе прошли через ротонду к восточному фасаду Капитолия, где была сооружена почетная трибуна. Толпа на площади была огромной — самой большой за всю историю инаугураций и празднично настроенной. Республиканцы неприкрыто радовались. Вот свидетельство Джорджа Мэрфи, киноактера и будущего сенатора-республиканца: "Это все так чудесно, это похоже на то, что вы как будто бы вышли на яркий солнечный свет после долгого пребывания во тьме"*14. И действительно — облака стали рассеиваться и выглянуло солнце. Все сошлись на том, что Эйзенхауэру повезло: день выдался очень приятный, хотя и холодный немного. Эйзенхауэр был одет в темно-синее двубортное пальто, его шею закрывал белый шарф. В 12 часов 32 минуты верховный судья Фред Винсон привел Эйзенхауэра к присяге.

Прежде чем произнести свою инаугурационную речь, Эйзенхауэр улыбнулся, строгое, даже чуть-чуть угрюмое выражение его лица сменилось знаменитой широкой улыбкой, он поднял руки над головой и сделал ими знак "V", означавший победу. После того как приветственные возгласы умолкли, Эйзенхауэр прочитал молитву, которую он сочинил утром и в которой просил всемогущего Бога "помочь ему полностью и целиком посвятить себя служению присутствующим здесь людям и их согражданам, где бы они ни находились". Не забыл он и о демократах, продолжив: "...пусть будет развиваться сотрудничество и пусть оно будет общей целью тех, кто в соответствии с нашей Конституцией придерживается различных политических убеждений; пусть все имеют возможность трудиться на благо нашей любимой страны и во славу Всевышнего. Аминь".