Ежов (История «железного» сталинского наркома)
Шрифт:
– Нет, тогда Мнацаканов в Вене еще, по-моему, не работал. К Нордену меня возил сначала сам Слуцкий, а потом, два раза, какой-то сотрудник. Честно говорю, фамилию его я не помню и больше никогда не встречал.
– А когда же на вас вышел Мнацаканов?
– В тридцать пятом. Он встретил нас с Евгенией Соломоновной на вокзале и отвез в полпредство к Слуцкому. Потом возил к Нордену и показывал город. Был очень вежлив и любезен с нами.
– Еще бы. От имени немецкой разведки он связался с вами по паролю?
– Нет. Он передал мне привет от Артнау, и я все понял. Тут же
– Какого рода?
– Я сейчас точно не помню, но, по-моему, Мнацаканова интересовали сведения о промышленности и о вооружении Красной Армии. Незадолго до этого я возглавлял отдел промышленности ЦК, и эти сведения мне были хорошо известны. Наверное, немцы поэтому и поставили мне такие вопросы.
– Он давал вам задания подрывного и вредительского характера?
– Да, давал. Но в общем плане.
– Что значит "в общем"?
– К тому времени я уже был секретарем ЦК, заведующим отделом руководящих парторганов, председателем Комиссии партийного контроля и председателем комиссии по загранкомандировкам. Немецкая разведка хорошо знала об этом, и я получил от Мнацаканова задание вредить на этих должностях, подрывать партийную работу.
– Конкретнее.
– Ну как вам сказать. В моих руках тогда была фактически вся работа по выдвижению руководящих кадров. Разбору их деятельности, наказанию, направлению для работы за границу. Вот я и делал все, что мог сделать на этих должностях вредитель. Направлял на руководящие должности слабых в профессиональном, и политическом, и моральном отношении людей, которые могли развалить производство, сорвать выполнение пятилетки. Скомпрометировать партию. В комиссии по партконтролю я поставил дело так, чтобы покрывать и не показывать враждебных партии элементов, а настоящих партийцев, которых кто-то оговорил, лишать партбилета и всячески задвигать. За границу старался направлять тех, кто скорее всего мог стать там шпионом или невозвращенцем.
– Какой же вы все-таки негодяй, Ежов, - с удовольствием процедил сквозь зубы Родос.
– Да вам же после этого нет места на нашей земле.
– Я понимаю, что нанес огромный вред партии и стране, полностью раскаиваюсь в своих преступлениях и готов понести за них заслуженное наказание, - заученно произнес Ежов, испуганно посмотрев на следователя.
– С женой Мнацаканова, Эрной Бошкович, вы были знакомы?
– Да, он познакомил нас с ней в Вене.
– Вы знали, что ее первый муж - польский шпион и она сама работает на польскую разведку?
– Нет. Я даже не знал, что до Мнацаканова она была замужем.
– Ваша жена встречалась с Бошкович наедине?
– Я припоминаю, что незадолго до нашего отъезда Мнацаканов и Бошкович возили ее делать покупки, а я в это время был в полпредстве.
– Как вы считаете, могла Ежова установить с Бошкович шпионскую связь в Вене? Какие у вас об этом есть сведения?
– У меня таких сведений нет. Мы с Евгенией никогда не говорили о Бошкович. Она о шпионских связях ни с ней, ни с Мнацакановым мне ничего не говорила.
– Это не значит, что такой связи не было. Сейчас уже доказано, что Ежова была английской шпионкой и вы даже
– Жена мне почти ничего не говорила о своей шпионской работе. Но я допускаю, что она могла поддерживать шпионскую связь с Бошкович в Москве, поскольку английская и польская разведки часто действуют совместно.
– Вы специально вызвали Мнацаканова в Москву, чтобы связываться через него с гестапо, он просил вас об этом?
– Да. Перед самым моим отъездом из Вены он сделал такое пожелание, и я дал указание Слуцкому отозвать его для работы в НКВД сразу же после того, как стал наркомом.
– Вы поддерживали с ним конспиративную связь в здании НКВД?
– Да, такая связь у нас существовала вплоть до его разоблачения и ареста.
Этот ответ вполне удовлетворил Родоса. Он не стал задавать Ежову уточняющих вопросов, поскольку сомневался, что тот вразумительно пояснит, как наркомвнудел, который в здании НКВД не появлялся без сопровождения, а в кабинет к нему даже высокопоставленные сотрудники ходили только по вызову и при этом несколько раз предъявляли документы и регистрировались у секретаря в специальном журнале, мог регулярно встречаться с каким-то Мнацакановым.
– Какие задания давал вам Мнацаканов? Вы ему передавали секретные сведения НКВД?
– Секретные сведения НКВД его не интересовали. В руководстве наркомата на уровне начальников отделов и их заместителей были агенты гестапо, потом многих из них разоблачили, как и самого Мнацаканова. Эти агенты знали информацию детальнее меня. А я сообщал ему о заседаниях Политбюро, о пленумах ЦК, о беседах со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и другими руководителями, рассказывал содержание секретных писем и телеграмм ЦК и Совнаркома.
– Хорошо поработали. А что же вы его не выручили, когда он попался? Ведь он просил вас помочь.
– Я ничего не мог сделать, ведь он был полностью разоблачен и признался в своей шпионской работе.
– Вы боялись, что он вас выдаст?
– Нет. Ему бы просто не поверили.
– Врете, Ежов! У нас есть против вас улики. Когда Мнацаканова допрашивал следователь Дулов, вы специально зашли к нему в кабинет и сказали своему сообщнику: "Пишешь, ну пиши, пиши". Это вы его предупредили таким образом, чтобы он молчал о вас, а потом побыстрее пустили его под расстрел. Что, разве не так?
– Да, я помню, что это было. Я боялся, что Мнацаканов разоблачит меня как немецкого шпиона. Мне хотелось, чтобы его быстрее расстреляли, и я добился этого.
На этот раз Родос был доволен своим подследственным, его показания укладывались в заранее продуманный план и закрывали много неясных вопросов. Он кивнул заслужившему папиросу Ежову на лежавшую на столе пачку. Пока бывший нарком закуривал, Родос достал из папки копию машинописного текста.
Это было какое-то бессвязное обезличенное сообщение то ли подследственного, то ли осведомителя, а может быть, просто выдержка из анонимки. Интересоваться источником оперативной информации в НКВД считалось недопустимым и, получив эту бумагу от Кобулова, Родос не стал ничего уточнять.