Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
губы открывали рот и обнаруживали его здоровые и крепкие зубы; он подходил к
зеркалу, но уже для того, чтобы посмотреть на себя как на совсем здорового и в
это время, взглянув на свой язык, говорил уже: "Ну, да, конечно, нервный, просто
белый без желтизны, значит - хорошо!"
Потом мы усаживались за чайный столик, и я слышал обычную фразу:
"Ну, а мне полчашечки и без сахару, я сначала вприкусочку, а вторую с сахаром и
105
с сухариком". И это повторялось
разных предметах, но более всего о медицине, о социальных вопросах, о
вопросах, касавшихся литературы и искусств, и очень много о религии.
Во всех своих суждениях Федор Михайлович поражал меня, равно как и
других в то время наших знакомых, особенною верностию своих взглядов,
обширною, сравнительно с нами (хотя все мы были с университетскою
подготовкой и люди читавшие), начитанностию и до того глубоким анализом, что
мы невольно верили его, доказательствам как чему-то конкретному, осязаемому?
В конце 1846 года знакомство мое с Федором Михайловичем перешло в
близкую приязнь, и беседы наши приняли характер самый искренний и
задушевный.
Сойдясь со мной на дружескую ноту, вот что доверил мне Федор
Михайлович. Он говорил мне, что он человек положительно бедный и живет
своим трудом как писатель. В это время он сообщал мне многое о тяжелой и
безотрадной обстановке его детства, хотя благоговейно отзывался всегда о
матери, о сестрах и о брате Михаиле Михайловиче; об отце он решительно не
любил говорить и просил о нем не спрашивать {4}, а также мало говорил о брате
Андрее Михайловиче {5}. Когда я однажды спросил у него, почему он не служит
и зачем оставил свою специальную карьеру, он дал мне тот ответ, который я
сообщил уже в письме моем к Оресту Федоровичу Миллеру и достоверность
коего утверждаю и в настоящую минуту, несмотря на изложенный г. Миллером в
биографии Федора Михайловича вариант {6}. Почему я с такой уверенностью
поддерживаю ту причину выхода в отставку Федора Михайловича, какую я
сообщил, то есть неблагоприятный отзыв императора Николая Павловича об
одной из чертежных работ Достоевского, а не ординарчество у великого князя, на
это отвечу коротко: потому что все мною сказанное я слышал из уст самого
Федора Михайловича и рассказ записан был мною тотчас в моем "Дневнике" {7}.
Первая болезнь, для которой Федор Михайлович обратился ко мне за
пособием, была чисто местною, но во время лечения он часто жаловался на
особенные головные дурноты, подводя их под общее название кондрашки. Я же, наблюдая за ним внимательно и зная много из его рассказов о тех нервных
явлениях,
темперамент и телосложение, постоянно допускал какую-нибудь нервную
болезнь. До какой степени иногда сильно обнаруживались у него припадки
головной дурноты, это лучше всего покажет следующий случай, умолчать о
котором я не могу еще и потому, что в нем есть нечто подтверждающее веру
Федора Михайловича в предчувствие.
На другой год знакомства моего с Федором Михайловичем летом я жил в
Павловске, а Федор Михайлович на даче в одном из Парголовых. В это время у
нас было условие, что так как три раза в неделю я непременно должен был
приехать в Петербург по делам службы, то Федор Михайлович в эти дни мог со
мною видеться в моей квартире от трех до шести часов вечера. Несколько раз мы
с ним так и виделись. Но однажды, проведя ночь с понедельника на вторник
чрезвычайно тревожно и чувствуя какую-то неодолимую, хотя и беспричинную, потребность побывать в Петербурге, я как ни старался успокоить самого себя и
106
отложить поездку на завтра, когда и был обычный день моей поездки на службу, но не мог преодолеть себя, напился рано чаю и отправился в Петербург. Приехав
в город без дела, я зашел в департамент; а в три часа отправился на Малую
Морскую в Hotel de France, хотя одни мои знакомые звали меня обедать к ним.
Обедал я без аппетита и все куда-то торопился, а около четырех часов, выйдя на
улицу, вместо того чтобы взять из Морской налево и идти домой к Обуховскому
проспекту или на Царскосельскую железную дорогу, я совершенно инстинктивно, безотчетно, под влиянием какого-то тревожного чувства повернул направо к
Сенатской площади, и, как только дошел до нее, я увидал посреди площади
Федора Михайловича без шляпы, в расстегнутом сюртуке и жилете, с
распущенным галстуком, шедшего под руку с каким-то военным писарем и
кричавшего во всю мочь: "Вот, вот тот, кто спасет меня" и т. д. Случай этот по
отношению его к болезни Федора Михайловича описан мною в письме к А. Н.
Майкову и был напечатан в одном из нумеров "Нового времени" {8}. Федор
Михайлович называл случай этот знаменательным, и когда приходилось нам
вспоминать о нем, то он каждый раз приговаривал: "Ну, как после этого не верить
в предчувствие?" Федор Михайлович хотел рассказать его в одном из нумеров
своего "Дневника", в особенности в то время, когда и он было заговорил о
спиритизме; {9} но спириты очень уж ему пришлись не по сердцу, он так и не
рассказал случая.