Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
дают есть. На это Федор Михайлович как-то сконфуженно, а в то же время и
жалобно ответил нам: "Ах, боже мой, разве не видите, что Якова Петровича нет",
– и, схватив шляпу, побежал на улицу. Александр Петрович Милюков при этой
сцене что-то сострил очень мило и весело, вечно серьезненький В. Н. Майков и А.
Н. Плещеев пробормотали что-то вроде того, что хоть бы закуску подавали.
Наконец в дверях явились Федор Михайлович и Бутков; первый был очень
взволнован,
вот пойди ты с ним и толкуй, говорит одно, что книжка журнала не вышла, да и
баста".
– "Ну, да вы попросили бы хоть половину, понимаете ли, ну, хоть чуточку
бы; а то как же теперь быть? А я пообещал еще двоим заплатить за них; ну вот вы
и попросили бы хоть красненькую; а то как же теперь?.." Когда же мы пристали к
Федору Михайловичу, чтоб он нам объяснил, почему мы не обедаем и тогда, как
Яков Петрович обретается среди нас, то Федор Михайлович рассказал нам, в чем
дело, а мы, узнав причину, приказали подавать обед. Дело же заключалось в том, что в конторе "Отечественных записок", по случаю запоздания выходом номера
журнала, в котором был помещен рассказ Федора Михайловича, денег Буткову, явившемуся с запиской от автора, не дали. Этот обед прошел как-то особенно
весело; Александр Петрович острил много и чрезвычайно удачно; Михаил
Михайлович Достоевский и Аполлон Николаевич Майков тоже были в хорошем
настроении духа и много говорили хорошего и интересного, а Федор
Михайлович, воспользовавшись случаем с Яковом Петровичем, сказал такую речь
об эксплуатации литературного труда Павлом Ивановичем Чичиковым {12}, что
все мы поголовно были в восторге и отвечали рукоплесканиями и долго
неумолкавшими браво! Но как ни весел был этот обед и как ни задушевно
воспоминание о нем... у меня и теперь чуть не спирается дыхание, когда я
заговорю о нем: он был последний, за ним вскоре последовала катастрофа с
арестами, а потом и тяжелая для всех членов нашего кружка разлука.
Припоминая себе те часы, которые я проводил каждодневно с
незабвенным Федором Михайловичем, я не могу пройти молчанием бесед о
литературе, которые он вел со мною иногда один на один, а иногда и в
присутствии других общих наших приятелей. Само собою разумеется, что
Пушкина и Гоголя он ставил выше всех и часто, заговорив о том или другом из
них, цитировал из их сочинений на память целые сцены или главы. Лермонтова и
Тургенева он тоже ставил очень высоко; из произведений последнего в
особенности хвалил "Записки охотника". Чрезвычайно уважительно отзывался о
всех произведениях, хотя
напечатан еще не был) цитировал с увлечением {13}. Из писателей эпохою
постарше он рекомендовал Лажечникова. О других же наших беллетристах, как, например, о гр. Соллогубе, Панаеве (Ив. Ив.), он отзывался не особенно
одобрительно и, не отказывая им в даровании, не признавал в них
художественных талантов. У меня в то время была порядочная библиотечка, и я
часто, возвратись домой, заставал Федора Михайловича за чтением вынутой из
шкафа книги, и чаще всего с Гоголем в руках. Гоголя Федор Михайлович никогда
109
не уставал читать и нередко читал его вслух, объясняя и толкуя до мелочей. Когда
же он читал "Мертвые души", то почти каждый раз, закрывая книгу, восклицал:
"Какой великий учитель для всех русских, а для нашего брата писателя в
особенности! Вот так настольная книга! Вы ее, батюшка, читайте каждый день
понемножку, ну хоть по одной главе, а читайте; ведь у каждого из нас есть и
патока Манилова, и дерзость Ноздрева, и аляповатая неловкость Собакевича, и
всякие глупости и пороки". Кроме сочинений беллетристических, Федор
Михайлович часто брал у меня книги медицинские, особенно те, в которых
трактовалось о болезнях мозга и нервной системы, о болезнях душевных и о
развитии черепа по старой, но в то время бывшей в ходу системе Галла. Эта
последняя книга с рисунками занимала его до того, что он часто приходил ко мне
вечером потолковать об анатомии черепа и мозга, о физиологических
отправлениях мозга и нервов, о значении черепных возвышенностей, которым
Галл придавал важное значение. Прикладывая каждое мое объяснение
непременно к формам своей головы и требуя от меня понятных для него
разъяснений каждого возвышения и углубления в его черепе, он часто затягивал
беседу далеко за полночь. Череп же Федора Михайловича сформирован был
действительно великолепно. Его обширный, сравнительно с величиною всей
головы, лоб, резко выделявшиеся лобные пазухи и далеко выдавшиеся окраины
глазниц, при совершенном отсутствии возвышений в нижней части затылочной
кости, делали голову Федора Михайловича похожею на Сократову. Он сходством
этим был очень доволен, находил его сам и обыкновенно, говоря об этом, добавлял: "А что нет шишек на затылке, это хорошо, значит, не юпошник; верно, даже очень верно, так как я, батенька, люблю не юпку, а, знаете ли, чепчик