Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
неразнообразно, мало статей, и вот пишешь не то, что хотел. С другой стороны, я
слишком наивно думал, что это будет настоящий "Дневник". Настоящий
"Дневник" почти невозможен, а только показной, для публики. Я встречаю факты
и выношу много впечатлений, которыми очень бываю занят, - но как об ином
писать? Иногда просто невозможно. Например: вот уже три месяца, как я
получаю отовсюду очень много писем, подписанных и анонимных, все
сочувственные. Иные писаны чрезвычайно
же всех возможных существующих теперь направлений. По поводу этих всех
возможных направлений, слившихся в общем мне приветствии, я и хотел было
написать статью, а именно впечатление от этих писем (без обозначения имен) - а к
194
тому же тут мысль, всего более меня занимающая: "в чем наша общность, где те
пункты, в которых мы могли бы все, разных направлений, сойтись?" Но, обдумав
уже статью, я вдруг увидал, что ее, со всею искренностью, ни за что написать
нельзя; ну, а если без искренности - то стоит ли писать? Да и горячего чувства не
будет...
Вдруг, третьего дня, утром, входят ко мне две девицы, обе лет по 20,
входят и говорят: "Мы хотели с вами познакомиться еще с поста. Над нами все
смеялись и сказали, что вы нас не примете, а если и примете, то ничего с нами не
скажете. Но мы решили попытаться и вот пришли, такая-то и такая-то". Их'
приняла сначала жена, потом вышел я. Они рассказали, что они студентки
медицинской академии, что их там женщин уже до пятисот и что они вступили в
академию, "чтоб получить высшее образование и приносить потом пользу". Этого
типа новых девиц я не встречал (старых же нигилисток знаю множество, знаком
лично и хорошо изучил). Верите ли, что редко я провел лучше время, как те два
часа с этими девицами. Что за простота, натуральность, свежесть чувства, чистота
ума и сердца, самая искренняя серьезность и самая искренняя веселость!
Через них я, конечно, познакомлюсь со многими, такими же, и, признаюсь
вам, - впечатление было сильное и светлое, но как описать его? Со всею
искренностью и радостью за молодежь - невозможно. Да и личность почти. А в
таком случае, какие же я должен заносить впечатления? Вчера вдруг узнаю, что
один молодой человек, еще из учащихся (где - не могу сказать) и которого мне
показали, будучи в знакомом доме, зашел в комнату домашнего учителя,
учившего детей в этом семействе, и, увидав на столе его запрещенную книгу, донес об этом хозяину дома и тот тотчас же выгнал гувернера. Когда молодому
человеку, в другом уже семействе, заметили, что он сделал низость, то он этого не
понял. Вот вам другая сторона медали. Ну, как я расскажу об этом? Это личность, а между тем тут не личность,
можно бы сказать любопытное словцо.
Но я заболтался, к тому же я ужасно не умею писать писем. Простите и за
почерк, у меня грипп, болит голова и нынешний день лом в глазах, потому пишу, почти не видя букв. Позвольте пожать вам руку, и сделайте мне честь считать
меня в числе многих глубокоуважающих вас людей. Примите в том мои уверения.
Ваш слуга
Ф. Достоевский".
Вот что отвечала я на это письмо:
"Глубокоуважаемый Федор Михайлович!
195
Я так была счастлива вашим письмом, что несколько дней сряду никакие
житейские неприятности, которых у каждого довольно, как-то не действовали на
меня и были бессильны замутить эту радость. Затем наступило грустное раздумье
на тему, что я не стою вашего письма: в жизни моей я никогда ничему не училась, никогда не работала над собой, всегда отдавалась тому только, что мне нравилось, что влекло меня к себе в данную минуту; за что же это хорошее, почти дружеское
письмо, за что вы говорите со мною, как с человеком вполне образованным,
разумным и серьезным? Мне просто кажется, что я украла у вас это письмо, что
оно относится не ко мне, а к кому-то другому, кто лучше меня, что оно попало ко
мне по ошибке, или же я представила себя совсем другою, в ложном свете в своем
прошлом письме к Вам. Но нет, не может быть; я знала людей, которые очень
строго относились ко мне, даже враждебно, и находили во мне много недостатков, но преднамеренной фальши никогда! Отгоню же я это раздумье и останусь только
с одной своей радостью. Первое место в этой радости занимает Мысль - лично
познакомиться с вами, об этом до сих пор я как-то запрещала себе и мечтать, настолько это казалось мне несбыточным.
В Ессентуки необходимо ехать через Харьков, и вот мы будем иметь
счастие видеть Вас у себя. Я говорю - мы, так как муж мой {2} - один из самых
искренних поклонников вашего таланта, хотя и возражал на нашем последнем
вечере чтения на вашу заметку о банках {3}. В чем состоял его протест, я не
сумею Вам передать, так как ровно ничего не понимаю в его банковых делах и
нахожу их настолько скучными, что удаляюсь обыкновенно в другую комнату,
когда заходит речь о банках. В этот же вечер я очень была огорчена тем, что один
наш знакомый офицер (превосходно читающий за Вронского в "Анне