Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
Когда разошлись все "лишние", Федор Михайлович поднял голову и
заметил с улыбкой:
– А прелюбопытные экземпляры иногда бывают у Траншеля.
– ----
Лично для меня посещения Федора Михайловича были единственным
светлым лучом в этом "темном царстве". С радостным трепетом заслышишь, бывало, его шаги в наборной... Потом нетерпеливо ждешь его появления... И
когда увидишь в дверях слегка сутулую фигуру в
следишь за ним, пока он раздевается тут же в углу, и по тому, как он снимает
пальто и калоши, как он кашляет и вздыхает, как взглянет впервые, - стараешься
угадать, какой он пришел: добрый или сердитый? Если сердитый и
раздражительный, знаешь, что лучше молчать и "не трогать его", то есть делать
вид, что не замечаешь его присутствия. А если добрый - можно и улыбнуться и
пошутить. Тогда он сам начнет разговаривать и подшучивать над тем, как я сижу, как читаю...
– Точно сзади вас гувернер строгий-престрогий с розгой стоит...
Тогда, как искры, полетят от него разнообразные интонации, слова,
замечания, то сравнения, то стихи, то воспоминания...
И часа два или три промелькнут как минуты. Забудешь и духоту и
усталость... И вдруг придет в голову: "А ведь никто и не знает, с кем я тут сижу, разговариваю... с Достоевским!.."
113
XIII
Если в конторе не было посторонних, Федор Михайлович по-прежнему
писал вслух свои "Дневники". Иногда он рассказывал свои впечатления, события
дня. Именно в это время, помню, рассказывал он мне "историю" своей встречи с
известным автором "судебных рассказов" А. Шкляревским. Встреча эта произвела
на Федора Михайловича такое болезненно-тяжелое впечатление, что он, по-
видимому, долго не мог от него освободиться.
Дело было так. Шкляревский летом однажды зашел к Достоевскому и, не
застав его дома, оставил рукопись, сказав, что зайдет за ответом недели через две
Федор Михайлович, просмотрев рукопись, сдал ее, как всегда, в редакцию, где
хранились все рукописи - и принятые и непринятые. О принятии рукописи
известить автора Федор Михайлович не мог, так как Шкляревский, будучи всегда
в разъездах и не имея в Петербурге определенного места жительства, адреса
своего не оставлял никому.
Прошло две недели. Шкляревский заходит к Федору Михайловичу - раз и
два, - и все не застает его дома. Наконец в одно утро, когда Федор Михайлович, проработав всю ночь, не велел будить себя до двенадцати, слышит он за стеной
поутру какой-то необычайно громкий разговор, похожий на перебранку, и чей-то
незнакомый голос,
Авдотья, женщина, прислуживавшая летом у Федора Михайловича, будить
отказывается.
– И наконец они такой там подняли гам, - рассказывал мне Федор
Михайлович, -что волей-неволей я вынужден был подняться. Все равно, думаю, не засну. Зову к себе Авдотью. Спрашиваю: "Что это у вас там такое?" - "Да
какой-то, говорит, мужик пришел - дворник, что ли, - бумаги, чтобы сейчас ему
назад, требует. Сердитый такой - беда! Ничего слушать не хочет. И ждать не
хочет. Непременно чтобы сейчас бумаги ему отдали". Я догадался, что это кто-
нибудь от Шкляревского. Скажи, говорю, чтобы подождал, пока я оденусь. Я
сейчас к нему выйду. Но только стал одеваться и взял гребенку в руки, - слышу, рядом, в гостиной, опять ожесточеннейший спор. Авдотья, видимо, не знает, что
отвечать, а посетитель, видимо, дошел до белого каления, потому что не так же я
уж долго одевался и причесывался, а он, слышу, кричит на весь дом: "Я не
мальчишка и не лакей! Я не привык дожидаться в прихожей!.." А у меня, надо вам
сказать, пояснил Федор Михайлович, мебель в гостиной на лето составлена в кучу
и покрыта простынями, чтобы не пылилась, потому что летом некому ее убирать.
Ну вот, услыхав, что мою гостиную принимают за прихожую, я не выдержал,
поинтересовался узнать, кто именно, и приотворил слегка дверь. Вижу:
действительно, не мальчишка, человек уже пожилой, небритый; одет как-то
странно: в пальто и ситцевой рубахе, штаны засунуты в голенища, в смазных
сапогах. Я все-таки почтительно ему кланяюсь, извиняюсь и говорю: "Не кричите, пожалуйста, на мою Авдотью, - Авдотья тут решительно не виновата ни в чем... Я
запретил ей будить себя, потому что работал всю ночь. Позвольте узнать, что вам
114
угодно и с кем имею удовольствие?.." - "Скажите прежде всего вашей дуре
кухарке, что она не смеет называть меня "мужиком"!.. Я слышал сейчас
собственными ушами, как она назвала меня "мужиком". Я не мужик, я - писатель
Шкляревский, и мне угодно получить мою рукопись!" - "Великодушно прошу
извинить Авдотью за то, что она по костюму приняла вас не за того, за кого
следовало... А относительно рукописи я вас прошу обождать пять минут, пока я
оденусь. Через пять минут я к вашим услугам..." И представьте себе, он не дал
мне даже договорить!
– с удрученным видом продолжал Федор Михайлович.
–
Кричит свое: "Я не хочу дожидаться в прихожей! Я не лакей! Я не дворник! Я
такой же писатель, как вы!.. Подайте мне сейчас мою рукопись!" - "Вашу